Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Мирошниченко, Григорий - Мирошниченко - Юнармия

Приключения >> Приключения >> Отечественная >> Мирошниченко, Григорий
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Григорий Мирошниченко. Юнармия

---------------------------------------------------------------

OCR: Андрей из Архангельска

---------------------------------------------------------------

СТАВРОПОЛЬСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

     1971 г.
Печатается по изданию:

Г. Мирошниченко, ЮНАРМИЯ, Лениздат, 1966 год.

РОМЕН РОЛЛАМ О ПОВЕСТИ "ЮНАРМИЯ"


     Ваша маленькая книга, которую я прочел с величайшим интересом, очень трогательна. Я должен сказать, что, несмотря на то что это - книга для детей, она одна из самых трогательных, которые я читал о гражданской войне, имевшей место в вашей стране (конечно, я знаю только те книги на эту тему, которые были переведены на французский язык, так что я могу судить очень неполно). Эта небольшая книга еще раз показывает нам, как в вашей стране создается новое человечество, сознательное и свободное. Последние страницы, где вы рассказываете о том, что случилось потом с вашими товарищами и с вами самим, желающим "идти вперед", доставили мне самое большое удовольствие.

     Жму вашу руку, дорогой товарищ, и желаю вам удачной работы, здоровья и сил.

     Ромен Роллан Вильнев, 19 марта 1936 г.
Глава I

ЭШЕЛОНЫ УШЛИ



     На главной железнодорожной магистрали, почти у самого перрона, блеснул оранжевый огонек, треснул и потонул в облаке бурого дыма. Глухо и тяжело ударил взрыв. Посыпались камни, песок, хрустнули станционные стекла.

     Над крышей вокзала пронзительно и даже как-то странно пропел еще один трехдюймовый снаряд. Он грохнулся по ту сторону станции, на постоялом дворе Кондратьевых. За ним ударил еще один... Еще. И еще. Сколько их! Они сыпались один за другим, и в густом дыму, который уже закрывал собой десятки домов и сараев, мгновенно вспыхивали огни, напоминавшие грозу, разразившуюся ночью.

     Совсем недалеко от станции, на воинских путях, по деревянным настилам торопливо заводили в товарные вагоны исхудалых, в коросте, лошадей. Лошади фыркали, ржали, топали копытами и, боязливо озираясь, шли в вагоны.

     На открытые платформы грузили пушки, кухни, двуколки.

     У самой станции снаряд со свистом вырвал рельс, выворотил рыхлую землю и почерневший огрызок шпалы.

     В это время из конторы выскочил начальник станции. Он посмотрел на семафор и, схватившись руками за голову, побежал обратно в контору. Шпала, перевернувшись в воздухе, полетела вниз. Она упала возле конторы начальника станции, плотно загородив собою тяжелую дверь.

     Красноармейцы грузили сено. Вдвоем, втроем они хватали непокорные тюки и со злостью тискали их на платформу.

     - Вот, дьявол, как чешет! - сказал красноармеец, накручивая обмотку.

     - Кури, брат, - предложил ему сосед, доставая из кармана махорку. - Кури! Фронт фронтом, а раз время пришло - кури.

     - Какой ты чудной, - сказал другой красноармеец, - какой ты храбрый, ты, видно, и ночью куришь!

     - Курю.

     - И в заставе куришь?

     - Курю. Только я в рукаве, а нет - под шинельку. Без курева не могу. В тот момент голову сымай, хоть режь - закурю.

     Вдруг прямо на площадке возле эшелонов упал снаряд. Красноармейцы прилипли к земле. Снаряд рванул. Заржали лошади.

     - О гады! - сказал красноармеец, поднимаясь на ноги.

     - Кроют, браток... Кабы у нас снарядов двадцать было, мы бы их...

     - Да, кабы у нас... - сказал сосед и сразу повалился на камни. Из руки его выпала папироска.

     Красноармеец пристально посмотрел на тело товарища, потом молча взвалил его себе на плечи, как тюк сена, и понес в санитарный вагон.

     На платформе человек двадцать красноармейцев искали начальника станции и долго не могли его найти. Они лихо размахивали руками, как саблями.

     Начальник станции сунул свое длинное лицо в дверное стекло. Увидев красноармейцев, он быстро отскочил обратно.

     - Стоп! - громко крикнул скуластый красноармеец. - Ты куда ховаешься, бисова твоя душа? Стой!

     Начальник станции вернулся.

     - Вот видите, - лукаво сказал он, остановившись у двери, - шпала дорогу загородила. Я хотел через другую дверь выйти к вам.

     - Неправда, - спокойно сказал высокий красноармеец в буденовке, отодвинув ногой шпалу.

     - Ты знаешь, что эшелоны задерживать права не имеешь?

     - Взять бы да двинуть ему по-свойски, враз бы пути починил!

     Но маленький человек в красной фуражке только пожимал плечами и повторял одно и то же:

     - Товарищи, не могу я отправить воинские эшелоны. Все пути позабиты. У семафора снарядами полотно разорвало. Что я могу поделать?..

     Тут из-за угла вышел обтянутый крест-накрест потертыми ремнями начальник эшелонов. Красноармейцы к нему.

     - Саботаж разводят станционщики, товарищ командир! Не отправляют! - сказали почти разом красноармейцы.

     - Почему это не отправляют? - тихо и деловито спросил командир.

     - Не хотят, - сказал высокий в буденовке.

     - Да как же отправлять?.. Все железнодорожные пути уже забиты. Все забиты, - опять забормотал начальник станции.

     И действительно, у семафора, в той стороне, куда нужно было отправлять эшелоны, как назло, у вывороченных рельсов стояла шестерка товарных вагонов.

     - А мастеровые почему до сих пор не вызваны?

     - Не слушают меня... Отвыкли... Не знаю.

     - Ну, так я знаю, - сказал командир не резко, но громко. - Мастеровые помогут нам!

     - Что ж, попробуйте, если угодно, - сказал начальник станции, прищуривая один глаз. - Да только выйдет ли? Там, у семафора, снарядом выворотило рельс, товарный состав застрял... Здесь это еще пустяки, а там...

     - И там дело немудреное, - вдруг сказал из толпы молодой рабочий.

     Он давно уже стоял рядом с начальником станции и прислушивался к разговору.

     - Сперва нужно спустить под откос вагоны - те, что у семафора торчат, а потом вызвать дорожного мастера. А рабочих я созову. Надо рельсы менять. Иначе ничего не выйдет.

     Он круто повернулся и куда-то побежал.

     Начальник станции проводил мастерового хмурым взглядом.

     - Куда же он сбежал, мастеровой-то этот? - беспокойно говорили красноармейцы. - Придет еще или не придет?

     - Придет, - ответил командир, но видно было, что он и сам сомневается.

     Снаряды стали падать у водокачки. Сперва они перелетали и падали недалеко за железнодорожным поселком, но потом стали ложиться у самой стенки цементной водокачки.

     - Губа не дура! Ишь чего захотели! - сказал командир, показывая красноармейцам на водокачку.

     - Форменная дура! Зачем же водокачку-то? - спросил красноармеец.

     - А затем, что нашего наблюдателя на водокачке заметили.

     - Вот оно что... - сказал красноармеец, только теперь заметив наблюдателя.

     Пушечные выстрелы слышались все сильнее и ближе. В воздухе рвалась шрапнель.

     Машинист хмуро выглядывал из окон паровоза и ругался:

     - Во черт! Паровоз стоит, а не уедешь...

     В это время из-за угла станции вынырнул вспотевший мастеровой. За ним быстро шагали седоватый широкоплечий человек - это был дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич - и еще несколько рабочих. Рабочие несли кирки, ломы, разводные ключи.

     - Товарищ командир, давай людей! - на ходу сказал дорожный мастер.

     Командир оглядел красноармейцев и быстро отсчитал человек пятнадцать. Красноармейцы и мастеровые побежали к семафору. Бежали, спотыкаясь о рельсы и камни.

     - Можно бы и пешком уйти, - говорил командир дорожному мастеру, догоняя его, - да у меня пол-эшелона тифознобольных, раненых, а бросать их на произвол врага - преступление. Не могу.

     - Как можно! Если банда доберется до них, всех порежет, - сказал Леонтий Лаврентьевич, вытирая рукавом со лба пот.

     - Ничего, отправим. Только бы вагоны убрать, - отозвался мастеровой сзади.

     Подбежали к семафору. Дорожный мастер отрывисто скомандовал:

     - Отвинтить болты! Отнять накладки! Заменить шпалу!

     Рабочие вывернули болты, разгребли ржавыми лопатами щебень и потащили с насыпи обломки рельсов. Двое, трое, шестеро с трудом сбрасывали обломки рельсов далеко вниз под крутой откос. Работали молча.

     Вдруг у самых вагонов шлепнулся снаряд. Это белогвардейцы перенесли на полотно артиллерийский огонь.

     Снаряды один, за другим падали совсем рядом. Осколки шаркали по полотну, по крышам вагонов, стоявших у семафора.

     Дорожный мастер торопил рабочих. Он сам расцепил вагоны, сам выворотил обломок застрявшего рельса.

     - Не робей, ребята, - говорил он спокойно. - Пока они там прицелятся, мы и разберем и соберем дорогу.

     - Соберем! - подхватил раскрасневшийся молодой рабочий, выворачивая камни лопатой.

     - Дело привычное, - согласился другой, крепко ударяя кувалдой по рельсу.

     Тяжелая кувалда с силой падала на сталь, звеня и подскакивая. Далеко по рельсам катился хрупкий стук.

     Наконец путь разобрали. Рабочие налегли плечами на вагоны, и они тяжело поползли вниз.

     Не доходя до середины разобранного полотна, вагоны валились набок и, перевернувшись, как деревянные ящики, летели под откос.

     Сверху полыхнула шрапнель - словно горохом посыпало. За ней вторая, третья. Командир и дорожный мастер протирали глаза, засыпанные песком. Красноармейцы и мастеровые молча толкали последние оставшиеся на путях вагоны.

     Каждый раз, когда раздавался визг шрапнели, мастеровые тревожно посматривали вверх, а красноармейцы только наклоняли головы, - они привыкли.

     Вдруг шрапнель шарахнула и рассыпалась у самого места работы.

     Рабочие кубарем покатились вниз по откосу. Кровью обрызгало черную от угля землю, обломки рельсов, старую придорожную траву.

     А там, у станции, под самым огнем все еще стояли два эшелона больных и раненых красноармейцев.

     - Товарищи, за работу! - что есть силы крикнул командир. - Мастеровые, сюда!

     Зажимая раны, мастеровые снова полезли на высокую насыпь.

     - Ну, ребята, поднажми еще раз, - сказал дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич.

     Последний вагон с глухим треском полетел набок.

     Мастеровые и красноармейцы начали сшивать костылями железнодорожное полотно. Шили наскоро. Торопились.

     Белые напоследок пустили еще несколько шрапнелей, но красноармейцы уже стояли у составов, готовых к отправлению, и прощались с мастеровыми.

     - Не горюй, товарищи, придем. А вы тут тоже не сидите сложа руки, - говорил командир.

     - За это не беспокойтесь, товарищ командир, - ответил дорожный мастер и тряхнул головой.

     Воинский состав, тяжело набирая скорость, тронулся без свистка. За ним, постукивая колесами, пошел второй. Следом медленно двинулся броневик "Коммунист".

     К бугру, откуда высунулись белогвардейские папахи, скакали, прикрывая отступление эшелонов, конные и бежали пешие красноармейцы. На ходу они досылали в винтовку очередной патрон.

     Начальник станции то и дело выбегал на платформу и растерянно махал сигнальными флажками.

     Орудийный гул то стихал, то нарастал вновь. Снаряды падали у семафора, у водокачки, на станции.

     По земле расползался густой бурый дым.

     Когда поезд с больными и ранеными проходил мимо мастерских, командир крикнул:

     - Прощайте, товарищи! Держитесь! Мы обязательно придем!

     А на макушке бугра уже растянулась неровной лентой цепь белых.

     Цепь быстро перекатывалась к вокзалу.

     Казачья конница вихрем перескочила балку. Размахивая саблями, казаки понеслись вслед за броневиком. Но поезд - конному не товарищ.

     Выстрелы слышались все реже и реже. На станции стало тихо.

     Красноармейцы отступили.

     Начальник станции, подправив короткие рыжие усы и надев накрахмаленную манишку, приготовился к встрече белогвардейцев.
Глава II

В ПОГРЕБЕ



     Я со своим приятелем Васькой болтался на воинской платформе.

     - Ни красных, ни белых, - сказал Васька.

     Где-то сорвался выстрел. Я оглянулся.

     - Васька, а Васька, домой пора, - видишь, опять стреляет кто-то.

     - Нет, Гришка, чего там домой, пойдем-ка лучше в поселок, - сказал Васька и побежал к вокзалу.

     У подъезда вокзала стоял огромный мусорный ящик. Васька заглянул в него, приподнял крышку и, с трудом подтянувшись на руках, прыгнул в ящик.

     - Амуниция! - крикнул он. - Смотри, Гришка, бандрандаж матерчатый, с пулеметными пластинками.

     Васька подцепил свою находку пальцем и высоко поднял над головой грязный, промасленный патронташ.

     - Брось! - сказал я. - Кабы он новый был, а то, смотри, грязищи-то на нем... Да и пластины поломаны.

     Васька швырнул патронташ на мостовую, поковырялся в ящике еще немного и вылез.

     - Ну, пойдем, - сказал он, поправляя на затылке здоровенную отцовскую шапку.

     - В поселок не пойду, давай на казенный чердак полезем, оттуда все видно.

     - Ладно, давай на чердак, - согласился Васька.

     Мы направились к большому кирпичному дому, который стоял рядом с вокзалом.

     Это был самый большой дом в нашем поселке. В нижнем этаже жил начальник станции, а наверху - начальник телеграфа и начальник службы пути. С чердака этого дома хорошо была видна станица, железная дорога и степь до самой Крутой горы.

     Когда мы переходили через площадь, Васька как-то съежился и сказал:

     - А знаешь, страшно все-таки.

     - Я и сам, когда кругом тихо, боюсь.

     Мы огляделись. Не было слышно ни шороха. Будто вымерло все.

     - Один, поди, не пошел бы? - спросил я у Васьки.

     - Нет, ни за что.

     Мы стали пробираться вдоль длинного деревянного забора. Вдруг я услышал лошадиный топот.

     - Лезь через забор! - толкнул я Ваську.

     Едва мы успели перелезть, как из переулка выскочил всадник и на всем скаку осадил лошадь у железной решетки станционного садика. Казак легко спрыгнул с лошади, набросил поводья на изгородь и, щелкнув плеткой по голенищу, скрылся за дверьми третьего класса.

     - Белый, - прошептал Васька, - в погонах. Гляди!

     Мы оба так и прилипли к забору и стали смотреть в широкую щель.

     На подъезд станции два казака вынесли на грязных брезентовых носилках окровавленного человека. Следом за ними вышел офицер. На носилках рядом с раненым лежала серая шинель, фуражка и плоская кожаная сумка. Раненого сбросили на камни мостовой. Он застонал и, перебрасывая голову из стороны в сторону, слизывал языком белую смагу, покрывшую его распухший рот. На фуражке его я заметил звездочку.

     - Красноармеец... товарищ... - еле слышно сказал я Ваське.

     С ноги раненого казак стаскивал сапог. Сапог не снимался, и казак изо всей силы дергал ногу красноармейца. Наконец он стащил оба сапога, смахнул с них рукавом серую пыль и сунул в седловые сумы.

     - Где ты откопал эту сволочь? - спросил офицер.

     - Отстал! - гаркнул казак и, вытянувшись в струнку, взял под козырек. - Возле кипятилки валялся. Ваше благородие, разрешите разделать? - кивнул он головой в сторону красноармейца.

     - Нет, этого делать нельзя, - ответил остроносый офицер, но, подумав немного, равнодушно добавил: - А впрочем, разделывайте. Все равно некуда девать падаль такую.

     Сказав это, офицер ушел.

     Казак вытащил из кобуры наган.

     - Убьет! - не своим голосом взвизгнул Васька.

     - Убьет! - сказал я.

     На всю улицу ударил выстрел. За ним второй. Раненый красноармеец несколько раз дернулся и перестал стонать.

     На чердак мы не пошли, а побежали домой. В ушах все еще звенели выстрелы. Я вбежал в сени казенного железнодорожного дома, где мы жили, и рванул дверь. Она была заперта. Я оглянулся. Васька тоже топтался у своей двери и проволокой пытался открыть замок.

     - Куда же они подевались? Может, с красными ушли? - чуть не плача, сказал он.

     - Гришка! Васька! - услышал я чей-то шепот.

     Я оглянулся и увидел в дверях погреба мою мать. Придерживая тяжелую дверь, она шепотом звала нас.

     Мы с Васькой бросились к погребу. На крыше его громоздилась целая гора камней.

     - Где тебя черти носили? - накинулась на меня мать, как только я переступил порог погреба. - В могилу ты нас загонишь!

     Я молчал. Мать захлопнула за нами дверь, щелкнула засовом, и мы стали осторожно спускаться по каменным ступенькам. В погребе было темно, тянуло сыростью. В выбоине потрескавшейся стены тускло горела короткая железнодорожная свеча.

     В нос мне ударило кислой капустой, гнилой картошкой, вонючим бураком. Все эти хозяйственные запасы были спрятаны в четырех кладовых, а перед кладовыми была широкая площадка. Тут сидели все жильцы нашего дома. Каждая семья пристроилась к своей кладовой.

     Грузный, крепкий и высокий Васькин отец, облокотившись, лежал на рваной дерюжке. Около него сидела Васькина мать.

     Они не сказали Ваське ни слова. Только отец подал ему кусок черного хлеба:

     - Жри!

     Васька присел рядом с отцом и стал жадно жевать хлеб.

     Против Васькиного отца, Ильи Федоровича, сидел другой жилец нашего дома, составитель поездов Андрей Игнатьевич Чиканов.

     Задыхающимся шепотом он говорил:

     - Отступили наши.

     - Да, - тихо сказал Илья Федорович, - отступили.

     - Что ж теперь будет? - спросил Чиканов, вздохнув.

     - Повешают.

     - Не всех, - сказал вдруг кто-то из дальнего угла. Это был железнодорожный телеграфист. Он одиноко сидел на потертом персидском коврике у двери своей кладовой. Ворот его форменной тужурки был расстегнут, техническая фуражка с желтым кантом надвинута на рыжие брови.

     Телеграфист держал в руках какую-то толстую книгу в черном переплете. Правая рука его все время вздрагивала, а большой палец выстукивал на переплете какие-то сигналы.

     - Не всех, говоришь? - сказал Илья Федорович. - Ну, конечно, не всех. Вот я, например, с тобой рядом и висеть не хочу.

     Телеграфист пробормотал что-то непонятное.

     В это время снаружи рванули дверь.

     - Кто там? - крикнул Илья Федорович, вскакивая на ноги.

     - Открывай живей!

     Я узнал голос своего отца.

     Он ввалился в погреб, как пьяный, и опустился прямо на землю.

     - На вокзале был. Ну и дела там делаются - смотреть страшно! На глазах трех красноармейцев шашками зарубили. Как мясники, работают...

     Васькина мать вскрикнула.

     Телеграфист Сомов тупо посмотрел на моего отца и опять уставился в книгу. Чиканов беспокойно встал, потом опять сел.

     Больше в этот вечер никто ничего не говорил.

     Три дня мы не выходили из погреба.

     Три дня дал Шкуро своим казакам на отдых: "Бей, кто под руку подвернется! Грабь, что попадется! Гуляй Кубань!"

     Такой был у шкуринцев закон, когда они забирали станицу или город. Три дня грабили они, пили и гуляли.

     До погреба, в котором мы сидели, доносились пьяные песни, озорной крик, беспорядочная стрельба. Даже слышно было, как на станции плясали "наурскую", хлопали в ладоши и гикали.

     Я подбирался к самой двери погреба, прикладывал ухо к большому железному засову и слушал хрипло тренькающую гармонь и шарканье подошв о корявый тротуар.

     А со стороны поселка разноголосо лилась казачья песня:

     Ты, Кубань, ты наша родина,

     Вековой наш богаты-ы-рь,

     Многоводная, раздо-о-льная,

     Разлилась ты вда-а-ль и вширь...

     На третий день под вечер кто-то торопливо прошлепал за дверью.

     - Стой! - раздался крик на всю улицу.

     Грохнул выстрел. Мы с Васькой взбежали на верхние ступеньки погреба и прилипли к дверной щели.

     - Эй вы, полосатики! Ступайте вниз! - закричал мой отец.- Это вам не красные, чтобы свободно разгуливать. Вы что - хотите шкуринской нагайки попробовать? Смотрите у меня!

     Я и Васька молча сошли вниз и опять уселись в темном углу.

     "Долго ли еще эти шкуринцы будут тут орудовать? Носа на улицу не высунь. Сиди теперь в погребе и нюхай кислую капусту. Нюхай гнилую картошку. И что это красноармейцы не соберутся с силами и не вытурят чертовых шкуринцев?" - думал я.

     Было обидно и скучно.

     Вот бы выскочить из погреба и, крадучись, пробраться на станцию, в поселок! До чего охота брала!

     Ваське, видно, тоже было очень скучно. Но он скоро нашел себе занятие. Посреди погреба на перевернутом ведре стояла коптилка. Васька подобрался к ней и принялся дуть на желтый огонек. Огонек заморгал и лег набок. Он бы совсем погас, если бы Васькин отец вовремя не влепил в лоб Ваське жирного щелчка. Васька захныкал и стал ковырять пальцем землю. Но вдруг огонек заплясал и снова лег набок.

     Теперь этого никто не заметил.

     Васькин отец, вытянувшись во весь рост у нижней ступеньки погреба, уныло зевал. Рядом на потрепанной дерюге сидела Васькина мать и щипала сухую тарань.

     - Чего же это мы? - вздохнула она. - Долго будем маяться здесь, или как?

     - У Шкуры спроси, когда его болячка заберет, - сказал Васькин отец и повернулся лицом к коптилке.

     Как раз в это время Васька слегка дунул на огонек.

     - Что б тебя черти! Когда ты перестанешь дуть? - закричал Илья Федорович и с досады плюнул.

     - Я не дую, - тихо сказал Васька.

     - А что ж, он сам, что ли, тухнет?

     - Пусть дует, не ругайся, Илья Федорович. И нас с тобой скука заедает, а ребятам вовсе хоть помирай, - сказал мой отец, подсаживаясь ближе к коптилке.

     Но Илья Федорович не унимался:

     - Что ж, коли так, давайте сядем все у коптилки и будем дуть.

     - Да я не к тому, ты зря ругаешься. Мальчишка может разве усидеть три дня без баловства?..

     - Ну, не может.

     - Так чего же ты от него хочешь?

     Васька лукаво глянул на меня и совсем легко, как будто невзначай, провел еще раз носом мимо коптилки.

     - А как ты думаешь, Илья Федорович,- спросил мой отец, - возьмут шкуринцы Леонтия Лаврентьевича или не возьмут? Он же первый из мастеровых вызвался дорогу большевикам чинить. Небось начальник станции донес уже кому надо.

     Илья Федорович молча мотнул головой в дальний угол. Там, на персидском коврике, скрючив ноги кренделем, сидел телеграфист Сомов. За три дня ему никто не сказал ни одного слова. Все время он молчал и только изредка вставлял в разговор соседей какое-нибудь непонятное слово, вроде "мутуалисты" или "сувенир".

     Не снимая с головы форменной фуражки с желтыми кантами, он сидел и слушал.

     - Смотри говори, да не проговаривайся, - сказал Илья Федорович моему отцу, - знай, что в погребе сыч сидит.

     Далеко за полночь все жильцы погреба стали укладываться спать. Первым, как всегда, начал готовиться ко сну телеграфист Сомов. Он вытащил из плетеной корзины розовую с голубыми цветочками подушку, сдул с нее пыль, взбил ее со всех сторон и прихлопнул несколько раз рукой. Потом аккуратно разостлал у дверей своей кладовой газету и бережно опустил на нее большую, распухшую подушку. Потом достал рябые валяные туфли. Повертел их, причмокнул и надел на ноги. Перед тем как лечь, он осмотрел все свои вещи, глянул хмуро на соседей, накрыл голову форменной фуражкой, а на плечи натянул ватное одеяло.

     - Ну, гад улегся, - чуть слышно сказал Илья Федорович. - И какой интерес ему здесь сидеть?

     - Пусть сидит, пусть нюхает, коли охота есть, - сказал Андрей Игнатьевич Чиканов и повернулся лицом к стенке.

     На маленьком зеленом табурете у самой двери нашей кладовой сидела, сгорбившись, моя мать и вязала. Клубок шерсти, как заводной, подпрыгивал и дергался на земле у ее ног. Потом клубок стал прыгать все реже и реже. Спицы выпали из рук матери, и она заснула, уткнувшись головой в колени.

     Мы с Васькой лежали рядом.

     - Не спится что-то, - тихо сказал мне Васька. - А ты спишь?

     - Не сплю, - ответил я.

     - Вот бы красные подобрались да как ахнули бы из трехдюймовой, так аж чертям тошно стало бы, - сказал Васька.

     - Ночью не полезут они.

     - Если нужно, и ночью полезут. Мы вот лежим тут, а они, может быть, уже подкрадываются да как треснут!

     - Тише ты, - оборвал я Ваську.

     - А чего тише? Ты думаешь, не накладут им? Накладут! Еще как! Мое почтенье!

     - Это кому накладут? - спросил тихо Илья Федорович, поднимаясь со своего места и прикуривая от коптилки.

     Васька захлопал глазами и раскрыл рот.

     - Известно кому - белым, - сказал он.

     - Правильно. Только вы, стервецы, не болтайте кругом, а то я вам... - Он погрозил пальцем и пошел на свое место.

     Мы лежали с Васькой впокат, почти на голой земле. Васька положил голову на мою подушку и хриплым шепотом сказал:

     - Вот если б Андрей пришел, мы бы тогда убежали. С Андреем не страшно ходить.

     Андрей - это сын станционного сторожа. Боевой парень! Помню, прошлым летом прибежим мы с Андрейкой на военный пункт и мнемся около красноармейских лошадей. Андрей просит у красноармейцев: "Дайте-ка мы сводим коней купать". Красноармейцы смеются: "Ладно, ведите, коли охота". Мы оба - на коней и рысью летим по каменной мостовой к Кубани. Выкупаем коней в теплой кубанской воде, попасем их у речки, а к вечеру галопом скачем наперегонки.

     Другим ребятам не давали красноармейцы коней, а вот Андрей умел выпросить. Даже арабского, самого дикого, доверяли ему.

     - Васька, а Васька! - окликнул я.

     Васька протер руками слипавшиеся глаза и недовольно спросил:

     - Чего тебе?

     - А помнишь, как мы с Андреем арабского Черта купали?

     - Помню. Чуть не утопил он вас, - сказал Васька и опять закрыл глаза.

     Со всех сторон слышался храп. Сомов храпел с подсвистом.

     - Васька, послушай, как сыч свистит, - сказал я и ткнул Ваську в бок.

     - Да ну его, спать хочу.

     В выбоине над головой телеграфиста мигала железнодорожная свеча. Капли ее, жирные и буграстые, доползали донизу и стыли.

     Мне совсем не хотелось спать. Я думал чем-нибудь злым досадить телеграфисту Сомову. Досадить так, чтобы он на всю жизнь запомнил этот вонючий погреб.

     "Что ж ему сделать? Нюхательного табаку в ноздрю насыпать? Начнет чихать, разбудит всех, поднимет скандал - попадет мне первому. Ведро воды на голову вылить? Заорет как бешеный, перепугается и других перепугает. Трус он. Ноги веревкой перевязать? Проснется и полетит... Это, пожалуй, дело", - решил я, но, обдумав хорошенько, понял, что этого для телеграфиста Сомова маловато. И тогда я решил испробовать все поочередно. Ведро, которое, кстати сказать, стояло на табурете у головы Сомова, было полно холодной воды, кем-то расчетливо принесенной.

     Вначале я несколько раз обмотал веревкой кривые ноги Сомова, а оставшийся конец ее привязал за табурет, на котором стояло ведро.

     В отцовской фуражке я нашел пол-осьмушки махорки и несколько зерен ее всыпал в широко раздувавшиеся ноздри Сомова. А сам тихо прилег на постель и слегка засопел, прислушиваясь. Сомов осторожно закашлялся Потом тоненько чихнул. Потом что-то сказал непонятное. Потом выругался, назвав кого-то хамом. Я лежал молча, боясь пошевельнуться.

     Сомов еще чихнул, как кот, буркнул и опять чихнул. Я и сам не рад был своим проделкам, но дело было сделано. Сомов все чихал, хотя и не просыпался.

     - Вот зверь, а не человек, - выругался Илья Федорович в тот момент, когда Сомов не чихнул, а прямо-таки крикнул. Тут Сомов дернул ногами, и табурет полетел куда-то в сторону.

     Ведро затарахтело, а вода рекой полилась Сомову на голову и на живот.

     - Это что такое, господа, делается со мною? - завизжал Сомов, вскочил на ноги и упал тут же на табурет.

     Жирная капля свечи вдобавок капнула ему на голову. Сомов крикнул так, словно его иголкой проткнули:

     - Караул!

     От крика проснулись все, за исключением Васьки. Илья Федорович первый проснулся. Он подошел к коптилке, взял в руку свечу и сказал:

     - Чего тебя здесь мордует?

     Сомов только глянул.

     - Сам не спит и другому не дает, - ворчал Илья Федорович: - Ишь комедии какие разыгрывает!

     - Я вам покажу комедии... господа, я вам покажу, - прошипел Сомов, распутывая на ногах веревки.

     Сомов хотел сказать еще что-то, но в этот момент опять чихнул. Илья Федорович махнул рукой, поставил свечу на место и ушел, так и не поняв, что в эту ночь произошло с Сомовым.

     Сомов передвинул свою пышную постель с мокрого места на сухое.

     Укладываясь, он нарочно громко сказал:

     - Я давно знал, что вы все коммунисты и большевики!

     Я повернулся к каменной стене лицом. От стенки несло сыростью, плесенью, противной кислотой. Скучно было не спать одному.

     Я опять толкнул Ваську. Он не отозвался. Я толкнул еще раз, посильнее.

     - Ну, чего тебе? - огрызнулся он и потянул к себе рядно.

     - Поди, красные теперь уже далеко, в Курсавке, наверно?

     - Отстань, спать мешаешь.

     - А где теперь дядя Саббутин, как ты думаешь?

     - А я почем знаю?

     - Может, его убили давно? - сказал я.

     Васька чуть было не подпрыгнул. Сон с него разом слетел.

     - Ну, что ты! Такого не убьешь. Он здоровый. Он вот как подберется к бугру да как начнет садить из шестидюймовой, так чертям тошно станет...

     Васька замахнулся кулаком, чуть было меня не саданул. Спать ему больше уже не хотелось.

     Мы сидели, завернувшись в рядюшку, и шепотом разговаривали. Больше всего говорили о дяде Саббутине.

     Саббутин был командир батареи.

     Высокий такой, широкоплечий, белокурый. На гимнастерке слева у него была прицеплена большая, с кулак, остроконечная звезда. Через плечо на ремне висела артиллерийская сабля. С другого боку - наган в промасленной кобуре.

    

... ... ...
Продолжение "Юнармия" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Юнармия
показать все


Анекдот 
Николай Валуев, как единственный выживший законный потомок, обратился в ООН с требованием о компенсации в миллиард долларов за геноцид неандертальцев.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100