Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Довлатов, Сергей - Довлатов - Заповедник

Проза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Довлатов, Сергей
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Сергей Довлатов. Заповедник

---------------------------------------------------------------

© Copyright Сергей Довлатов

OCR: Сергей Владыкин

Проверка и вычитка текста - Справочная Служба Русского Языка rusyaz.lib.ru

---------------------------------------------------------------

МОЕЙ ЖЕНЕ. КОТОРАЯ БЫЛА ПРАВА



     В двенадцать подъехали к Луге. Остановились на вокзальной площади. Девушка-экскурсовод сменила возвышенный тон на более земной:

     - Там налево есть одно местечко...

     Мой сосед заинтересованно приподнялся:

     - В смысле - уборная?

     Всю дорогу он изводил меня: "Отбеливающее средство из шести букв?.. Вымирающее парнокопытное?.. Австрийский горнолыжник?.."

     Туристы вышли на залитую светом площадь. Водитель захлопнул дверцу и присел на корточки у радиатора.

     Вокзал... Грязноватое желтое здание с колоннами, часы, обесцвеченные солнцем дрожащие неоновые буквы...

     Я пересек вестибюль с газетным киоском и массивными цементными урнами. Интуитивно выявил буфет.

     - Через официанта, - вяло произнесла буфетчица.

     На пологой груди ее болтался штопор.

     Я сел у двери. Через минуту появился официант с громадными войлочными бакенбардами.

     - Что вам угодно?

     - Мне угодно, - говорю, - чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны.

     Официант, пресыщенный разнообразием жизни, молчал.

     - Мне угодно сто граммов водки, пиво и два бутерброда.

     - С чем?

     - С колбасой, наверное...

     Я достал папиросы, закурил. Безобразно дрожали руки. "Стакан бы не выронить..." А тут еще рядом уселись две интеллигентные старухи. Вроде бы из нашего автобуса.

     Официант принес графинчик, бутылку и две конфеты.

     - Бутерброды кончились, - проговорил он с фальшивым трагизмом.

     Я расплатился. Поднял и тут же опустил стакан. Руки тряслись, как у эпилептика. Старухи брезгливо меня рассматривали. Я попытался улыбнуться:

     - Взгляните на меня с любовью!

     Старухи вздрогнули и пересели. Я услышал невнятные критические междометия.

     Черт с ними, думаю. Обхватил стакан двумя руками, выпил. Потом с шуршанием развернул конфету.

     Стало немного легче. Зарождался обманчивый душевный подъем. Я сунул бутылку пива в карман. Затем поднялся, чуть не опрокинув стул. Вернее, дюралевое кресло. Старухи продолжали испуганно меня разглядывать.

     Я вышел на площадь. Ограда сквера была завешена покоробившимися фанерными щитами. Диаграммы сулили в недалеком будущем горы мяса, шерсти, яиц и прочих интимностей.

     Мужчины курили возле автобуса. Женщины шумно рассаживались. Девушка-экскурсовод ела мороженое в тени. Я шагнул к ней:

     - Давайте познакомимся.

     - Аврора, - сказала она, протягивая липкую руку.

     - А я, - говорю, - танкер Дербент. Девушка не обиделась.

     - Над моим именем все смеются. Я привыкла... Что с вами? Вы красный!

     - Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я - конституционный демократ.

     - Нет, правда, вам худо?

     - Пью много... Хотите пива?

     - Зачем вы пьете? - спросила она. Что я мог ответить?

     - Это секрет, - говорю, - маленькая тайна...

     - Решили поработать в заповеднике?

     - Вот именно.

     - Я сразу поняла.

     - Разве я похож на филолога?

     - Вас провожал Митрофанов. Чрезвычайно эрудированный пушкинист. Вы хорошо его знаете?

     - Хорошо, - говорю, - с плохой стороны...

     - Как это?

     - Не придавайте значения.

     - Прочтите Гордина, Щеголева, Цявловскую... Воспоминания Керн... И какую-нибудь популярную брошюру о вреде алкоголя.

     - Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить... читать.

     - С вами невозможно разговаривать...

     Шофер поглядел в нашу сторону. Экскурсанты расселись.

     Аврора доела мороженое, вытерла пальцы.

     - Летом, - сказала она, - в заповеднике довольно хорошо платят. Митрофанов зарабатывает около двухсот рублей.

     - И это на двести рублей больше, чем он стоит.

     - А вы еще и злой!

     - Будешь злым, - говорю. Шофер просигналил дважды.

     - Едем, - сказала Аврора.

     В львовском автобусе было тесно. Коленкоровые сиденья накалились. Желтью занавески усиливали ощущение духоты.

     Я перелистывал "Дневники" Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый - гений?!

     Я задремал. Невнятно доносились какие-то лишние сведения о матери Рылеева...

     Разбудили меня уже во Пскове. Вновь оштукатуренные стены кремля наводили тоску. Над центральной аркой дизайнеры укрепили безобразную, прибалтийского вида, кованую эмблему. Кремль напоминал громадных размеров макет.

     В одном из флигелей находилось местное бюро путешествий. Аврора заверила какие-то бумаги и нас повезли в "Геру" - самый фешенебельныйместный ресторан.

     Я колебался - добавлять или не добавлять? Добавишь - завтра будет совсем плохо. Есть не хотелось... Я вышел на бульвар. Тяжело и низко шумели липы. Я давно убедился: стоит задуматься, и тотчас вспоминаешь что-нибудь грустное. Например, последний разговор с женой...

     - Даже твоя любовь к словам, безумная, нездоровая, патологическая любовь, - фальшива. Это - лишь попытка оправдания жизни, которую ты ведешь. А ведешь ты образ жизни знаменитого литератора, не имея для этого самых минимальных предпосылок... С твоими пороками нужно быть как минимум Хемингуэем...

     - Ты действительно считаешь его хорошим писателем? Может быть, и Джек Лондон хороший писатель?

     - Боже мой! При чем тут Джек Лондон?! У меня единственные сапоги в ломбарде... Я все могу простить. И бедность меня не пугает... Все, кроме предательства!

     - Что ты имеешь в виду?

     - Твое вечное пьянство. Твое... даже не хочу говорить... Нельзя быть художником за счет другого человека... Это подло! Ты столько говоришь о благородстве! А сам - холодный, жестокий, изворотливый человек...

     - Не забывай, что я двадцать лет пишу рассказы.

     - Ты хочешь написать великую книгу? Это удается одному из сотни миллионов!

     - Ну и что? В духовном отношении такая неудавшаяся попытка равна самой великой книге. Если хочешь, нравственно она даже выше. Поскольку исключает вознаграждение...

     - Это слова. Бесконечные красивые слова... Надоело... У меня есть ребенок, за которого я отвечаю...

     - У меня тоже есть ребенок.

     - Которого ты месяцами игнорируешь. Мы для тебя - чужие...

     (В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса...)

     - Умышленно, - говорю, - я зла не делал...

     Я опустился на пологую скамейку. Вынул ручку и блокнот. Через минуту записал:


     Любимая, я в Пушкинских Горах,

     Здесь без тебя - уныние и скука,

     Брожу по заповеднику, как сука.

     И душу мне терзает жуткий страх...


     И так далее.

     Мои стихи несколько опережали действительность. До Пушкинских Гор оставалось километров сто.

     Я зашел в хозяйственную лавку. Приобрел конверт с изображением Магеллана. Спросил зачем-то:

     - Вы не знаете, при чем тут Магеллан?

     Продавец задумчиво ответил:

     - Может, умер... Или героя дали...

     Наклеил марку, запечатал, опустил... В шесть мы подъехали к зданию туристской базы. До этого были холмы, река, просторный горизонт с неровной кромкой леса. В общем, русский пейзаж без излишеств. Те обыденные его приметы, которые вызывают необъяснимо горькое чувство.

     Это чувство всегда казалось мне подозрительным. Вообще страсть к неодушевленным предметам раздражает меня... (Я мысленно раскрыл записную книжку.) Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя...

     Говорят, евреи равнодушны к природе. Так звучит один из упреков в адрес еврейской нации. Своей, мол, природы у евреев нет, а к чужой они равнодушны. Что ж, может быть, и так. Очевидно, во мне сказывается примесь еврейской крови...

     Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их восторгам. Я думаю, любовь к березам торжествует за счет любви к человеку. И развивается как суррогат патриотизма...

     Я согласен, больную, парализованную мать острее жалеешь и любишь. Однако любоваться ее страданиями, выражать их эстетически - низость... Ладно...

     Подъехали к туристской базе. Какой-то идиот построил ее на расстоянии четырех километров от ближайшего водоема. Пруды, озера, речка знаменитая, а база - на солнцепеке. Правда, есть номера с душевыми кабинами... Изредка - горячая вода...

     Заходим в экскурсионное бюро. Сидит такая дама, мечта отставника. Аврора сунула ей путевой лист. Расписалась, получила обеденные талоны для группы. Что-то шепнула этой пышной блондинке, которая сразу же взглянула на меня. Взгляд содержал неуступчивый беглый интерес, деловую озабоченность и легкую тревогу. Она даже как-то выпрямилась. Резче зашуршали бумаги.

     - Вы не знакомы? - спросила Аврора. Я подошел ближе.

     - Хочу поработать в заповеднике.

     - Люди нужны, - сказала блондинка.

     В конце этой реплики заметно ощущалось многоточие. То есть нужны именно хорошие, квалифицированные специалисты. А случайные, мол, люди - не требуются...

     - Экспозицию знаете? - спросила блондинка и неожиданно представилась: - Галина Александровна.

     - Я был здесь раза три.

     - Этого мало.

     - Согласен. Вот и приехал снова...

     - Нужно как следует подготовиться. Проштудировать, методичку. В жизни Пушкина еще так много неисследованного... Кое-что изменилось с прошлого года...

     - В жизни Пушкина? - удивился я.

     - Извините, - перебила Аврора, - меня туристы ждут. Желаю удачи...

     Она исчезла - юная, живая, полноценная. Завтра я услышу в одной из комнат музея ее чистый девичий голос:

     "...Вдумайтесь, товарищи!.. "Я вас любил так искренне, так нежно..." Миру крепостнических отношений противопоставил Александр Сергеевич этот вдохновенный гимн бескорыстия..."

     - Не в жизни Пушкина, - раздраженно сказала блондинка, - а в экспозиции музея. Например, сняли портрет Ганнибала.

     - Почему?

     - Какой-то деятель утверждает, что это не Ганнибал. Ордена, видите ли, не соответствуют. Якобы это генерал Захомельский.

     - Кто же это на самом деле?

     - И на самом деле - Закомельский.

     - Почему же он такой черный?

     - С азиатами воевал, на юге. Там жара. Вот он и загорел. Да и краски темнеют от времени.

     - Значит, правильно, что сняли?

     - Да какая разница - Ганнибал, Закомельский... Туристы желают видеть Ганнибала. Они за это деньги платят. На фига им Закомельский?! Вот наш директор и повесил Ганнибала... Точнее, Закомельского под видом Ганнибала. А какому-то деятелю не понравилось... Простите, вы женаты?

     Галина Александровна произнесла эту фразу внезапно и, я бы сказал - застенчиво.

     - Разведен, - говорю, - а что?

     - Наши девушки интересуются.

     - Какие девушки?

     - Их сейчас нет. Бухгалтер, методист, экскурсоводы...

     - Почему же они мной интересуются?

     - Они не вами. Они всеми интересуются. У нас тут много одиноких. Парни разъехались... Кого наши девушки видят? Туристов? А что туристы? Хорошо, если у них восьмидневка. Из Ленинграда так на сутки приезжают. Или на трое... А вы надолго?

     - До осени. Если все будет хорошо.

     - Где вы остановились? Хотите, я позвоню в гостиницу? У нас их две, хорошая и плохая. Вы какую предпочитаете?

     - Тут, - говорю, - надо подумать.

     - Хорошая - дороже, - объяснила Галя.

     - Ладно, - сказал я, - денег все равно нет...

     Она сразу же куда-то позвонила. Долго кого-то уговаривала. Наконец вопрос был решен. Где-то записали мою фамилию.

     - Я вас провожу.

     Давно я не был объектом такой интенсивной женской заботы. В дальнейшем она будет проявляться еще настойчивее. И даже перерастет в нажим.

     Вначале я относил это за счет моей потускневшей индивидуальности. Затем убедился, насколько огромен дефицит мужского пола в этих краях. Кривоногий местный тракторист с локонами вокзальной шлюхи был окружен назойливыми румяными поклонницами.

     - Умираю, пива! - вяло говорил он.

     И девушки бежали за пивом... Галя заперла дверь экскурсионного бюро. Мы направились через лес в сторону поселка.

     - Вы любите Пушкина? - неожиданно спросила она,

     Что-то во мне дрогнуло, но я ответил:

     - Люблю... "Медного всадника", прозу...

     - А стихи?

     - Поздние стихи очень люблю.

     - А ранние?

     - Ранние тоже люблю, - сдался я.

     - Тут все живет и дышит Пушкиным, - сказала Галя, - буквально каждая веточка, каждая травинка. Так и ждешь, что он выйдет сейчас из-за поворота... Цилиндр, крылатка, знакомый профиль...

     Между тем из-за поворота вышел Леня Гурьянов, бывший университетский стукач.

     - Борька, хрен моржовый, - дико заорал он, - ты ли это?!

     Я отозвался с неожиданным радушием. Еще один подонок застал меня врасплох. Вечно не успеваю сосредоточиться...

     - Я знал, что ты приедешь, - не унимался Гурьянов...

     Впоследствии мне рассказали такую историю. Была тут в начале сезона пьянка. Чья-то свадьба или день рождения. Присутствовал местный сотрудник госбезопасности. Заговорили обо мне. Кто-то из общих знакомых сказал:

     - Он в Таллинне.

     Ему возразили:

     - Нет, уже год, как в Ленинграде.

     - А я слышал, что в Риге у Красильникова...

     Следовали новые и новые версии. Чекист сосредоточенно поедал тушеную утку. Затем приподнял голову и коротко высказался:

     - Есть данные - собирается в Пушкинские Горы...

     - Меня ждут, - сказал Гурьянов, как будто я его удерживал,

     Он посмотрел на Галю:

     - А ты похорошела. Никак зубы вставила?

     Карманы его тяжело оттопыривались.

     - Вот засранец! - неожиданно произнесла Галина. И через минуту: - Как хорошо, что Пушкин этого не видит.

     - Да, - сказал я, - это неплохо.

     Первый этаж гостиницы "Дружба" занимали три учреждения. Гастроном, парикмахерская и ресторан "Лукоморье". Надо бы, думаю, Галину пригласить за все ее услуги. Денег я захватил ничтожно мало. Один размашистый жест грозил катастрофой.

     Я промолчал.

     Мы подошли к барьеру, за которым сидела женщина-администратор. Галя меня представила. Женщина протянула увесистый ключ с номером 231.

     - А завтра подыщите комнату, - сказала Галина, - можно в поселке... Можно на Ворониче, только это дорого... Можно в одной из ближайших деревень: Савкино, Гайки...

     - Спасибо, - говорю, - выручили.

     --Ну, я пошла.

     Фраза оканчивалась едва уловимым вопросительным знаком: "Ну, я пошла?.."

     - Проводить вас?

     - Я живу в микрорайоне, - таинственно реагировала девушка.

     Затем - отчетливо и внятно, чересчур отчетливо и внятно:

     - Провожать не обязательно... И не думайте, что я такая...

     Она удалилась, гордо кивнув администратору. Я поднялся на второй этаж и отпер дверь. Кровать была аккуратно застелена. Репродуктор издавал прерывистые звуки. На перекладине распахнутого стенного шкафа болтались вешалки.

     В этой комнате, в этой узенькой лодке, я отплывал к неведомым берегам самостоятельной холостяцкой жизни.

     Я принял душ, смывая щекотливый осадок Галиных хлопот, налет автобусной влажной тесноты, коросту многодневного застолья.

     Настроение заметно улучшилось. Холодный душ подействовал как резкий окрик.

     Я вытерся, натянул гимнастические брюки и закурил.

     В коридоре раздавался стук шагов. Где-то звучала музыка. Под окнами шумели грузовики и бесчисленные мопеды.

     Я улегся поверх одеяла, раскрыл серый томик Виктора Лихоносова. Решил наконец выяснить, что это за деревенская проза? Обзавестись своего рода путеводителем...

     Читая, я незаметно уснул. Проснулся в два ночи. Предутренний летний сумрак заливал комнату. Уже можно было сосчитать листья фикуса на окне.

     Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика.

     Жизнь расстилалась вокруг необозримым минным полем. Я находился в центре. Следовало разбить это поле на участки и браться за дело. Разорвать цепь драматических обстоятельств. Проанализировать ощущение краха. Изучить каждый фактор в отдельности.

     Человек двадцать лет пишет рассказы. Убежден, что с некоторыми основаниями взялся за перо. Люди, которым он доверяет, готовы это засвидетельствовать.

     Тебя не публикуют, не издают. Не принимают в свою компанию. В свою бандитскую шайку. Но разве об этом ты мечтал, бормоча первые строчки?

     Ты добиваешься справедливости? Успокойся, этот фрукт здесь не растет. Несколько сияющих истин должны были изменить мир к лучшему, а что произошло в действительности?..

     У тебя есть десяток читателей. Дай Бог, чтобы их стало еще меньше...

     Тебе не платят - вот что скверно. Деньги - это свобода, пространство, капризы... Имея деньги, так легко переносить нищету...

     Учись зарабатывать их, не лицемеря. Иди работать грузчиком, пиши ночами. Мандельштам говорил, люди сохранят все, что им нужно. Вот и пиши...

     У тебя есть к этому способности - могло и не быть. Пиши, создай шедевр. Вызови душевное потрясение у читателя. У одного-единственного живого человека... Задача на всю жизнь.

     А если не получится? Что ж, ты сам говорил, в моральном отношении неудавшаяся попытка еще благороднее. Хотя бы потому, что не вознаграждается...

     Пиши, раз уж взялся, тащи этот груз. Чем он весомее, тем легче...

     Тебя угнетают долги? У кого их не было?! Не огорчайся. Ведь это единственное, что по-настоящему связывает тебя с людьми...

     Оглядываясь, ты видишь руины? Этого можно было ожидать. Кто живет в мире слов, тот не ладит с вещами.

     Ты завидуешь любому, кто называет себя писателем. Кто может, вытащив удостоверение, документально это засвидетельствовать.

     Но что же пишут твои современники? У писателя Волина ты обнаружил:

     "...Мне стало предельно ясно..." И на той же странице:

     "...С беспредельной ясностью Ким ощутил..." Слово перевернуто вверх ногами. Из него высыпалось содержимое. Вернее, содержимого не оказалось.Слова громоздились неосязаемые, как тень от пустой бутылки...

     Ах, не о том, не о том зашла речь!.. Как надоели вечные твои уловки!..

     Жить невозможно. Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Но твое дело - слово. А всякое Дело с заглавной буквы тебе ненавистно. Вокруг него - зона мертвого пространства. Там гибнет все, что мешает делу. Там гибнут надежды, иллюзии, воспоминания. Там царит убогий, непререкаемый, однозначный материализм...

     И снова - не то, не то...

     Во что ты превратил свою жену? Она была простодушной, кокетливой, любила веселиться. Ты сделал ее ревнивой, подозрительной и нервной. Ее неизменная фраза: "Что ты хочешь этим сказать?" - памятник твоей изворотливости...

     Твои безобразия достигали курьезов. Помнишь, как ты вернулся около четырех ночи и стал расшнуровывать ботинки. Жена проснулась и застонала:

     - Господи, куда в такую рань?!.

     - Действительно, рановато, рановато, - пробормотал ты.

     А потом быстро разделся и лег... Да что тут говорить...

     Утро. Шаги, заглушаемые алой ковровой дорожкой. Внезапное прерывистое бормотание репродуктора. Плеск воды за стеной. Грузовики под окнами. Неожиданный отдаленный крик петуха...

     В детстве лето было озвучено гудками паровозов. Пригородные дачи... Запах вокзальной гари и нагретого песка... Настольный теннис под ветками... Тугой и звонкий стук мяча... Танцы на веранде (старший брат доверил тебе заводить патефон)... Глеб Романов... Ру-жена Сикора... "Эта песня за два сольди, за два гроша...", "Я тобою в Бухаресте грезил наяву...".

     Выжженный солнцем пляж... Жесткая осока... Длинные трусы и следы резинок на икрах... Набившийся в сандалии песок...

     В дверь постучали:

     - К телефону!

     - Это недоразумение, - говорю.

     - Вы - Алиханов?

     Меня проводили в комнату сестры-хозяйки. Я взял трубку.

     - Вы спали? - поинтересовалась Галина.

     Я горячо возразил.

     Я давно заметил, что на этот вопрос люди реагируют с излишней горячностью. Задайте человеку вопрос: "Бывают ли у тебя запои?" - и человек спокойно ответит - нет. А может быть, охотно согласится. Зато вопрос "Ты спал?" большинство переживает чуть ли не как оскорбление. Как попытку уличить человека в злодействе...

     - Я договорилась насчет комнаты.

     - Вот спасибо.

     - В деревне Сосново. Пять минут от турбазы. Отдельный вход.

     - Это главное.

     - Хозяин, правда, выпивает.

     - Еще один козырь.

     - Запомните фамилию - Сорокин. Михаил Иваныч... Пойдете через турбазу вдоль оврага. С горы уже деревню видно. Четвертый дом... А может, пятый. Да вы найдете. Там свалка рядом...

     - Спасибо, милая.

     Тон резко изменился.

     - Какая я вам милая?! Ох, умираю... Милая... Скажите пожалуйста... Милую нашел...

     В дальнейшем я не раз изумлялся этим мгновенным Галиным преображениям. Живое участие, радушие и простота сменялись крикливыми интонациями оскорбленного целомудрия. Нормальная речь - визгливым провинциальным говором...

     - И не подумайте чего-нибудь такого!

     - Такого - никогда. И еще раз - спасибо...

     Я отправился на турбазу. На этот раз здесь было людно. Вокруг стояли разноцветные автомашины. Группами и поодиночке бродили туристы в курортных шапочках. У газетного киоска выстроилась очередь. Из распахнутых окон столовой доносился звон посуды и визг металлических табуреток. Здесь же резвилось несколько упитанных дворняг.

     На каждом шагу я видел изображения Пушкина. Даже возле таинственной кирпичной будочки с надписью "Огнеопасно!". Сходство исчерпывалось бакенбардами. Размеры их варьировались произвольно. Я давно заметил: у наших художников имеются любимые объекты, где нет предела размаху и вдохновению. Это в первую очередь - борода Карла Маркса и лоб Ильича...

     Репродуктор был включен на полную мощность:

     - Внимание! Говорит радиоузел пушкиногорской туристской базы. Объявляем порядок дня на сегодня...

     Я зашел в экскурсионное бюро. Галину осаждали туристы. Она махнула рукой, чтобы я подождал.

     Я взял с полки брошюру "Жемчужина Крыма". Достал сигареты.

     Экскурсоводы, получив какие-то бумаги, удалялись. За ними к автобусам бежали туристы. Несколько "диких" семейств жаждало присоединиться к группам. Ими занималась высокая худенькая девушка.

     Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:

     - Извините, могу я задать вопрос?

     - Слушаю вас.

     - Это дали?

     - То есть?

     - Я спрашиваю, это дали? - Тиролец увлек меня к распахнутому окну.

     - В каком смысле?

     - В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.

     - Не понимаю.

     Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:

     - У меня была открытка... Я - филокартист...

     - Кто?

     - Филокартист. Собираю открытки... Филос - любовь, картос...

     - Ясно.

     - У меня есть цветная открытка - "Псковские дали". И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить - это дали?

     - В общем-то, дали, - говорю.

     - Типично псковские?

     - Не без этого.

     Мужчина, сияя, отошел... Миновал час пик. Бюро опустело.

     - С каждым летом наплыв туристов увеличивается, - пояснила Галина.

     И затем, немного возвысив голос:

     - Исполнилось пророчество; "Не зарастет священная тропа!.."'

     Не зарастет, думаю. Где уж ей, бедной, зарасти. Ее давно вытоптали эскадроны туристов...

     - По утрам здесь жуткий бардак, - сказала Галина.

     Я снова подивился неожиданному разнообразию ее лексики.

     Галя познакомила меня с инструктором бюро - Людмилой. Ее гладкими ножками я буду тайно любоваться до конца сезона. Люда вела себя ровно и приветливо. Это объяснялось наличием жениха. Ее не уродовала постоянная готовность к возмущенному отпору. Пока что жених находился в тюрьме...

     Затем появилась некрасивая женщина лет тридцати - методист. Звали ее Марианна Петровна. У Марианны было запущенное лицо без дефектов и неуловимо плохая фигура.

     Я объяснил цель моего приезда. Скептически улыбаясь, она пригласила меня в отдельный кабинет.

     Искаженная цитата, у Пушкина - "народная тропа".

     - Вы любите Пушкина?

     Я испытал глухое раздражение.

     - Люблю.

     Так, думаю, и разлюбить недолго.

     - А можно спросить - за что?

     Я поймал на себе иронический взгляд. Очевидно, любовь к Пушкину была здесь самой ходовой валютой. А вдруг, мол, я - фальшивомонетчик...

     - То есть как? - спрашиваю.

     - За что вы любите Пушкина?

     - Давайте, - не выдержал я, - прекратим этот идиотский экзамен. Я окончил среднюю школу. Потом - университет. (Тут я немного преувеличил. Меня выгнали с третьего курса.) Кое-что прочел. В общем, разбираюсь... Да и претендую всего лишь на роль экскурсовода...

     К счастью, мой резкий тон остался незамеченным. Как я позднее убедился, элементарная грубость здесь сходила легче, чем воображаемый апломб...

     - И все-таки? - Марианна ждала ответа. Причем того ответа, который ей был заранее известен.

     - Ладно, - говорю, - попробую... Что ж, слушайте. Пушкин - наш запоздалый Ренессанс. Как для Веймара - Гете. Они приняли на себя то, что Запад усвоил в XV-XVII веках. Пушкин нашел выражение социальных мотивов в характерной для Ренессанса форме трагедии. Он и Гете жили как бы в нескольких эпохах. "Вертер" - дань сентиментализму. "Кавказский пленник" - типично байроническая вещь. Но "Фауст", допустим, это уже елизаветинцы. А "Маленькие трагедии" естественно продолжают один из жанров Ренессанса. Такова же и лирика Пушкина. И если она горька, то не в духе Байрона, а в духе, мне кажется, шекспировских сонетов... Доступно излагаю?

     - При чем тут Гете? - спросила Марианна. - И при чем тут Ренессанс?

     - Ни при чем! - окончательно взбесился я. - Гете совершенно ни при чем! А Ренессансом звали лошадь Дон Кихота. Который тоже ни при чем! И я тут, очевидно, ни при чем!..

     - Успокойтесь, - прошептала Марианна, - какой вы нервный... Я только спросила: "За что вы любите Пушкина?.."

     - Любить публично - скотство! - заорал я. - Есть особый термин в сексопатологии...

     Дрожащей рукой она протянула мне стакан воды. Я отодвинул его.

     - Вы-то сами любили кого-нибудь? Когда-нибудь?!..

     Не стоило этого говорить. Сейчас она зарыдает и крикнет:

     "Мне тридцать четыре года, и я - одинокая девушка!.."

     - Пушкин - наша гордость! - выговорила она. - Это не только великий поэт, но и великий гражданин...

     По-видимому, это и был заведомо готовый ответ на ее дурацкий вопрос.

     Только и всего, думаю?

     - Ознакомьтесь с методичкой. А вот - список книг. Они имеются в читальном зале. И доложите Галине Александровне, что обеседование прошло успешно...

     Мне стало неловко.

     - Спасибо, - говорю, - простите, что был невоздержан.

     Я свернул методичку и положил в карман.

     - Аккуратнее, у нас всего три экземпляра.

     Я вытащил методичку и попытался ее разгладить.

     - И еще, - Марианна понизила голос, - вы спросили о любви...

     - Это вы спросили о любви.

     - Нет, это вы спросили о любви... Насколько я понимаю, вас интересует, замужем ли я? Так вот, я - замужем!

     - Вы лишили меня последней надежды, - сказал я уходя.

     В коридоре Галина познакомила меня с экскурсоводом Натэллой. Снова - неожиданная вспышка заинтересованности:

     - Будете у нас работать?

     - Попытаюсь.

     - Сигареты у вас есть?

     Мы вышли на крыльцо.

     Натэлла приехала из Москвы, движимая романтическими, вернее - авантюрными целями. По образованию - инженер-физик, работает школьной учительницей. Решила провести здесь трехмесячный отпуск. Жалеет, что приехала. В заповеднике - толчея. Экскурсоводы и методисты - психи. Туристы - свиньи и невежды. Все обожают Пушкина. И свою любовь к Пушкину. И любовь к своей любви. Единственный порядочный человек - Марков...

     - Кто такой Марков?

     - Фотограф. Законченный пропойца. Я вас познакомлю. Он научил меня пить "Агдам". Это нечто фантастическое! Он и вас научит...

     - Премного благодарен. Но боюсь, что в этом деле я и сам - профессор.

     - Давайте как-нибудь поддадим! Прямо на лоне...

     - Условились.

     - А вы человек опасный.

     - То есть?

     - Я это сразу почувствовала. Вы жутко опасный человек.

     - В нетрезвом состоянии?

     - Я говорю не о том.

     - Не понял.

     - Полюбить такого, как вы, - опасно. И Натэлла почти болезненно толкнула меня коленом... Господи, думаю, здесь все ненормальные. Даже те, которые считают ненормальными всех остальных...

     - Выпейте "Агдама", - говорю, - и успокойтесь. Я хочу отдохнуть и поработать. Опасности для вас не представляю...

     - Это мы еще посмотрим, - истерически расхохоталась Натэлла.

     Затем она кокетливо взмахнула холщовым мешком с изображением Джеймса Бонда и удалилась.

    

... ... ...
Продолжение "Заповедник" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Заповедник
показать все


Анекдот 
Когда министр внутренних дел, выступая по телевизору, оговорился «Мы внимательно следим за беспорядком в стране», никто в стране даже не улыбнулся...
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100