Дубровин, Евгений - Дубровин - В ожидании козыПроза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Дубровин, Евгений Читать целиком Евгений Пантелеевич Дубровин. В ожидании козы
---------------------------------------------------------------
Е.П. Дубровин. "Билет на балкон". Воронеж,
Центрально-Черноземное книжное издательство, 1971 г.
OCR: Юрий Небольсин
---------------------------------------------------------------
Он набросился на Влада и стал срывать с него одежду. Вад дрался как
тигр, но силы были слишком неравны.
Со мною Ему пришлось повозиться: я был рослее и крепче брата. Мне даже
удалось опрокинуть Его на солому, но это была случайность.
Потом Он принес банку с колесной мазью и обмазал нас вонючей жидкостью.
Мы были брошены на солому в куриный закуток. Калитку Он закрутил толстой
проволокой. Его пальцы смяли проволоку, как солому. Позже я попытался
раскрутить ее, но не смог отогнуть даже конец.
В закутке было очень жарко. С одной стороны - стена сарая, с двух -
высокая каменная ограда сада. Сверху - клочок неба с раскаленной сковородкой
солнца, внизу - горячая солома. Он знал, куда посадить.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а, - затянул Вад.
Он был очень упрямый, мой младший брат Вад. Он мог часами тянуть одну
какую-нибудь ноту. Средневековые фанатики не годились ему в подметки. Кто из
них смог бы простоять в роднике два часа босым? А мой брат простоял, даже не
на спор, а просто так, из упрямства. Для испытания своей воли брат выжег у
себя на руке увеличительным стеклом букву "В". Когда рука у него шипела и
дымилась, он лишь смеялся страшным смехом. Впервые его упрямство
обнаружилось в раннем детстве. Когда Ваду сравнялось четыре года, он
неожиданно перестал разговаривать. Перепуганная мать стала таскать его по
больницам. Врачи проделывали с Вадом всякие фокусы, но он оставался нем.
Так продолжалось около месяца. Мы уже стали привыкать к мысли, что Вад
по какой-то причине сделался глухонемым, как вдруг мой брат опять заговорил.
Оказывается, все это время он молчал нарочно: обиделся на мать, когда та
вечером не пустила его гулять на улицу.
Из упрямства Вад делал все наоборот. "Перечил", как говорила мать.
Например, скажешь ему:
- Пошли в лес.
- Вад тут же отвечает.
- Нет. Я хочу на речку.
Так что, если его надо было позвать в лес, то я приглашал на речку, и
получалось все, как надо.
Но любимым упрямством Вада было нытье. Он умел ныть часами. Например,
ляжет на пол и твердит: "Дай, дай, дай, дай... " или другое какое-нибудь
слово - до тех пор, пока человек не выйдет из себя и не кинется на Вада. А
тому хоть бы что. От ругани мой брат становился еще упрямее...
Вот и сейчас. Прошло, наверно, уже часа полтора, а брат все тянул:
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.
Мне давно уже надоело, но Вад даже не охрип. И как он мог драть глотку
при такой жаре? Удивительно выносливый человек мой брат, хотя ему
всего-навсего восемь лет.
Наконец Вад вывел из терпения Его. А у Него были железные нервы.
Он появился во дворе с кнутом.
- Молчать!
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а
- Я кому сказал!
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.
Свистнул кнут. На вымазанной ноге Вада появилась белая полоса
- Я кому сказал - молчать!
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а.
Он стеганул второй раз, точнее. Вад даже не пошевелился.
- Это не дети, - сказал Он.- Это звери.
Хлестать Он больше не стал. Наверно, стало жаль кнута, который пачкался
о колесную мазь. Он ушел, бормоча и вытирая кнут пыльным лопухом.
Он - это наш отец.
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
РАБСТВО
"Толя! Господи! Толя!"
В один из вечеров, когда мы вместе с соседом-бухгалтером сидели дома за
столом и пили чай, я вдруг случайно посмотрел в окно и увидел, что со двора
глядит черное, заросшее лицо. Это было настолько неожиданно, что я оцепенел.
- Там... кто-то... - прошептал я.
Мать глянула и страшно закричала. Я еще никогда не слышал, чтобы так
кричали.
- Толя! Господи! Толя!
И кинулась в сени. Оттуда ее принес на руках небритый человек в грязной
шинели, с рюкзаком за плечами. Я сразу понял: это пришел наш погибший отец.
Бухгалтер, видно, тоже догадался. Он боком доковылял до дверей, сказал: "До
свиданьица" и вывалился в сени.
Наш отец погиб на фронте в 1944 году. В комоде лежала желтая похоронка:
"Пал смертью храбрых, защищая Родину..." До этого отец учился в военном
училище, потом воевал на финском фронте, и я его плохо помнил. О моем
младшем брате Ваде и говорить нечего.
Мы уже как-то привыкли к мысли, что нашим отцом будет сосед, хромой
бухгалтер из госбанка. Он приходил почти каждый вечер и нравился нам с
Вадом. Сидит и молчит, чай пьет. Попьет, расчешется и опять пьет. Ко мне и
Ваду он относился уважительно, называл на "вы", а самое главное - умел
держать язык за зубами. Один раз он застал нас за починкой примуса и не
продал, хотя примус потом взорвался и мы целую неделю сидели без чая, пока
не достали новый. Без чая бухгалтер мучился. Он не знал, что можно еще
делать, пыхтел и без конца расчесывался.
- Рассказали бы что, Семен Абрамыч, - просила мать. - Про смешной
случай какой или приключение.
Бухгалтер задумывался, потом хлопал себя по коленям:
- Однажды... у меня дебет не сошелся с кредитом.
И так сильно смеялся, что со стола улетали мухи.
В тех случаях, когда мы не ночевали дома (иногда мы с пацанами
совершали путешествия на товарняках), мы шли к бухгалтеру и просили сказать
матери, что были у него. Семен Абрамович охотно соглашался.
Бывать у бухгалтера мы любили. Хотя он жил один, но в доме всегда было
прибрано и чисто. Везде белые занавесочки, даже на зеркале, и чтобы
посмотреться, надо было раздвинуть шторки. На стенах висело много разных
красивых плакатов, но все они были почему-то мрачного содержания: то боец
бросался с бутылкой горючей смеси под танк, то немцы жгли хату, то дети
играли на мостовой, а на них мчалась машина. Вообще жилище бухгалтера сильно
отличалось от нашего: там имелась большая этажерка, полная аккуратно
переплетенных отчетов. На комоде стояли гипсовые кошечки, собачки, слоники,
а посредине возвышался толстый тяжелый кот, набитый мелочью. Над кроватью
висел ковер с очень красивым рисунком, где были замок, озеро, лебеди,
царевна с царевичем и еще много всякой всячины. Этот ковер я рассматривал,
наверно, уже раз двадцать и все равно каждый раз находил все новые и новые
детали.
Когда мы приходили, бухгалтер доставал с полки большую банку, полную
слипшихся круглых конфет, и давал ровно по две штуки. Пока мы вежливо
сосали, он работал: что-то писал и щелкал на счетах. В это время вид у
Семена Абрамовича был очень внушительный и ученый
Даже в будни бухгалтер одевался очень аккуратно: на нем всегда был,
несмотря на жару, выглаженный костюм в полосочку. В карманчике пиджака -
разноцветные заточенные карандаши, расческа, очки. На шее - с огромным узлом
шелковый галстук.
Всех людей бухгалтер делил на две неравные группы: культурных и
некультурных. Люди культурные - их меньшинство, - это те, кто работает в
учреждениях, чисто одевается, читает газеты. Особенно Семен Абрамович ценил
тех, кто имел красивый почерк и мог быстро в уме умножать и делить. Сам
бухгалтер писал очень красиво, а о счете и говорить нечего: умножить,
например, в уме 35 на 47 ему было раз плюнуть.
Некультурные же люди - все остальные.
Нашей матери бухгалтер говорил, что когда у него будет семья, то в ней
все будет культурно. Он не позволит своей жене заниматься физическим трудом,
а устроит ее в банк или аптеку и выпишет журнал "Работница". Детей же он
отдаст учиться на ревизоров, даже если вдруг окажется, что это дети не
родные. У него мягкое сердце, и он будет их любить, как отец.
Услышав слово "отец", мать начинала плакать. Бухгалтер нервничал, еще
больше пил чаю и чаще расчесывался.
- Ничего... - бормотал он. - Еще неизвестно, как лучше... Может,
попадется хороший человек, культурный... со своим домом...
Всем было ясно, о ком идет речь, но мать делала вид, что ей непонятно.
Она все оттягивала свадьбу и сильно плакала по ночам в подушку.
При случае я всегда расхваливал матери бухгалтера. Если уж нет
настоящего отца, то лучшего, чем бухгалтер, наверно, и не найти.
О настоящем отце я знал очень мало. Помнил только, что у него были усы
и красное обветренное лицо. Когда у нас происходили конфликты с матерью, она
всегда вспоминала отца. По ее словам, это был человек очень сильный,
строгий, с железным характером. Мы бы у него "ходили как шелковые". Отец не
позволил бы нам гонять целыми днями без дела. Сам он работал кузнецом,
слесарем, конюхом, имел золотые руки и любил, когда все вокруг работали.
В первые часы мне не удалось рассмотреть своего отца, так как мы вое
были заняты матерью. Она несколько раз падала в обморок. Говорит, говорит с
отцом, вдруг упадет на пол, и почти не дышит. Но потом, она немного
успокоилась, отец умылся и стал распаковывать свой рюкзак. Он достал оттуда
консервы, сало, зеленую фляжку со спиртом, большой кусок белой атласной
материи.
- Это тебе на платье, невеста, - сказал он матери, - Из парашюта...
Мать взяла материю, подошла к зеркалу и распустила кусок до пола.
Фигурой она действительно была похожа на невесту - тоненькая, а лицо
обветренное и морщинистое...
- Господи, старая-то какая... - Мать опустила руки и заплакала.
- Ну, ну, - отец отобрал шелк, - ты у меня еще красавица. А что же
мальцам подарить? Игрушек у меня нет...
- Игрушки... - сказала мать. - Для них порох да бомбы игрушки.
- Нате-ка вам планшет. В школу будете книжки носить.
- А противогаза у вас нет? - спросил я.
- Нет... - отец погладил меня по голове. - Какой большой ты стал... А
зачем тебе противогаз?
- На пращи, - ответила за меня мать. - Воробьев да стекла бить. Они и
планшет порежут. Такие разбойники... Слава богу, ты пришел...
- Ничего, они хорошие ребята, - сказал отец.- Ишь, какие орлы. Со
старшим уже можно выпить. Сколько тебе, Виктор?
- Четырнадцать.
- Верно.
Отец усадил нас рядом с собой и взял фляжку. Матери и мне он лишь
слегка плеснул в стаканы, а себе налил полкружки.
- За победу! - сказал он и выпил все до дна, не поморщившись.
- За то, что... живой, - мать поперхнулась и зарыдала. - Теперь... у
детишек... отец... Есть отец... Толя! Господи! Толя!
Этот вечер прошел словно во сне. Верилось и не верилось, что сидящий
рядом жилистый человек с длинными черными усами мой настоящий отец. Мать,
наверно, испытывала то же самое. Она или закрывала глаза и качала головой,
слушая бессвязную речь отца, или подходила к нему и плакала, упав на плечо,
а то, не стесняясь нас, начинала обнимать и целовать.
Отец много говорил, перебивая сам себя, перескакивая с одного случая на
другой. То он рассказывал, как попал в окружение, то про первый бой, то как
убили друга, то про войну в партизанах, то про Францию, куда он попал в
конце войны.
Я много читал книг про войну, но приключения отца были похлеще любой
книги. Рассказывая, отец сильно волновался: лицо шло красными пятнами, руки
дрожали.
- Ладно, ладно, - мать завинтила фляжку.- Потом доскажешь. Иди
ложись...
Она отвела отца в спальню и стала снимать с него сапоги.
- Постой, я сам... - бормотал отец и счастливо улыбался, гладя мать по
волосам. - Я же не раненый... Это раненым...
Мы взяли по куску сала, планшет и улизнули во двор. Было уже темно, но
я разглядел, что возле нашей калитки кто-то стоит. Это оказался
сосед-бухгалтер.
- Это... отец? - спросил он хриплым голосом.
- Ага, - ответил Вад, жуя сало. - Он в партизанах воевал и во Франции
был. Видали, какой планшет?
Семен Абрамович взял планшет и помял его в руках.
- На подметки хорош...
- А матери он целый парашют принес.
- Ну, ладно, я пошел, - сказал бухгалтер.- Мне еще отчет делать... Вы
заходите...
Семен Абрамович ушел, хромая сильнее, чем всегда.
- Переживает, - сказал Вад.
- А как же ты хотел? Никто даже и не думал...
- Пацаны подохнут от зависти. Теперь мы с ним и фрица откопаем, и
сторожу накостыляем, и итальянку разминируем.
- Ты думаешь, он будет ходить с нами? - усомнился я.
- А что ему еще делать? С войны отдохнуть надо.
Вад был прав. Все, кто приходил с войны, обычно первое время отдыхали:
пили, ходили по улицам с гармошкой, ловили на речке рыбу.
На завтра у нас были обширные планы. Мы решили посвятить в них отца.
Первое недоразумение
Отец проспал, наверно, часов до девяти. В это время мы бы уже были бог
знает где - в отличие от других пацанов мы с братом любили рано вставать,-
но сейчас мы слонялись по дому и изнывали от безделья. Мать давно уже
приготовила завтрак, а отец все спал. Спал он очень неспокойно. В щель было
видно, как он ворочался, хмурил лицо.
- Наверно, ему про войну снится, - сказал Вад. - Вот бы посмотреть.
Когда мать ушла за водой, мы пробрались в спальню и стали разглядывать
отца. Из-под одеяла виднелись грудь и руки. Они были все в шрамах.
- Это собаки, - сказал я. - Помнишь?
- Ага... даже на горле...
- И пальцев на ноге нет...
- Где? - Вад нагнулся и уронил планшет, с которым не расставался со
вчерашнего вечера.
От звука отец проснулся. Он сел и уставился на нас немигающим взглядом.
Очевидно, не мог понять, где находится.
- А... это вы, орлы... Идите сюда... Что делаете?
- Вы мины разминировать умеете? - спросил Вад.
- Приходилось. А зачем вам?
- Тут рядом итальянская машина заминирована. Вот бы ее раскурочить.
- Мины - дело рискованное,- оказал отец. - Пошли лучше завтракать.
После завтрака отец вышел на крыльцо покурить. Мы уселись рядом.
- Может, сходим к машине? - опять опросил Вад. Отец пыхнул цигаркой.
- Давайте плетень обмажем. Совсем завалился. Вы сходите на базар и
насобирайте соломы, а я пока приготовлю глину.
Мы с Вадом уставились друг на друга. Вот это номер!
- Нам плетень не нужен, - сказал я. - Коров и коз на нашей улице совсем
нет.
- Все равно непорядок, когда дом разгорожен, - отец встал, поднял
половинку кирпича и аккуратно потушил об него окурок. - Крыша у нас тоже вся
дырявая. Так нельзя. Надо было толем залатать. Ты, Виктор, уже большой...
Мы с Вадом одновременно подняли головы и посмотрели на крышу.
Действительно, какой-то гад забросил колесо от тачки и разбил несколько
черепиц.
- Ерунда, - махнул я рукой. - Даже в самый сильный дождь не протекает.
- Не протекает, так может протечь. Ну пошли, за работу. Пока мать обед
приготовит, мы сделаем плетень.
- Может, лучше вечером? Сегодня будет жаркий день.
- Чего терять зря время? - Отец направился к плетню и стал его
разбирать.
Мы потоптались. Потом взяли мешки и поплелись на базар. Вот тебе и
фриц, итальянка, речка и грибы.
- Какой деловой, - сказал Вад. - И отдыхать не хочет.
- Это ему в охотку, - успокоил я брата - Соскучился по дому. День-два
повозится, и надоест
Может быть, мы и принесли бы солому. Даже наверняка бы принесли, потому
что дело это нетрудное, но когда мы явились с мешками на базар, туда как раз
приехал цирк, и мы проторчали возле него весь день, наблюдая, как проворные
люди в блатных кепочках таскали клетки со зверями и натягивали на колья
брезент. Про солому мы совсем забыли, тем более что мешки куда-то
задевались. Только к вечеру, когда цирк был установлен, пустые желудки
напомнили нам, что пора идти домой.
Подойдя к дому, мы не узнали его. Стены были свежевыбелены, крыша
залатана, но самое главное - наш растрепанный, хилый плетень превратился в
прочную крепкую ограду. Во дворе тоже были изменения: трава выкошена,
дорожка к уборной посыпана песком.
Когда мы вошли, отец с матерью ужинали.
- Я тебе говорила, - сказала мать. - К ночи явятся.
- Где были? - спросил отец.
- На базаре. Цирк приехал, - бодро сказал я.
- Мешки в сарай положили?
- Их у нас украли...
- Толя! - закричала мать. - Ты видишь? Ты теперь видишь? Новые мешки! Я
за них пятьсот рублей отдала. Накажи их, негодяев!
- Садитесь есть, - сказал отец строго. - На первый раз прощаю, но чтобы
этого больше не было. Раз родители сказали - надо выполнять.
- Выполнять...- подхватила мать.- Я уж и слово это забыла. Совсем от
рук отбились! С утра до ночи гоняют по лесу да на речке. Недавно мину
приволокли. Страшная, вся ржавая, а они давай ее молотками дубасить.
- Это не мина, а фаустпатрон, - сказал я.- Он был разряженный.
Отец нахмурился:
- Нашли игрушку.
- Недавно такой страшный случай был... лежал в лесу снаряд...
- Не снаряд, а бомба.
- Я вижу, ты все знаешь, - недовольно заметил отец.
- Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие-то... Вон
посмотри. - Мать показала на подоконник, где действительно валялось
несколько гильз.
- Где это они достают?
- Тут такие бои шли. Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут-рвут,
а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а
там мина Я так и обмерла
- Знаю эту мину, - вмешался я - На дорожке, за садом? Это сплющенный
котелок.
- Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день
гоняют. Встанешь утром, а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о
них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся...
- Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай
перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропасть
картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.
- Мы собирались на речку, - сказал я.
- Сделаем дело - тогда все вместе сходим. И мать возьмем... Теперь я
одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.
- За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.
- Называйте его на "ты", - сказала мать. - Это же ваш родной отец.
Отец... Господи, Толя!
Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.
Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад
знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в
сопровождении родителей. Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие,
прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики
заплывали чуть дальше, мать звала их назад: "Братики! Вернитесь-ка,
утонете!" Над этими пацанами потешалась вся речка.
- Мы привыкли купаться одни,- сказал я, когда мать успокоилась и отец
снова сел за стол.
- Мало ли что привыкли. Отвыкайте.
- Толя, ты им построже прикажи, - сказала мать, вытирая слезы.- Они
могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.
- Могу и построже. Без моего разрешения - ни шагу из дому. Ясно?
- Даже в уборную?
Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за
чистую монету.
- В уборную можно.
- А к колодцу?
- Можно.
- А за грибами?
- Нельзя.
- Они растут у нас во дворе на навозной куче.
Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.
- Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться. Плачу
от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за
книги читает. Может, они плохие?
- Книги,- проворчал отец. - Книгами сыт не будешь... Меня отец чуть
свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются.
Вот и все книги.
- Ну и что хорошего? - спросил я.
- Вот так всегда - ты ему слово, а он десять, - вставила мать свое
любимое выражение.
- Не десять, а четыре.
- Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь,
совсем распустились. Мать ни во что ставят.
- Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.
- Чего? - не понял Вад.
- Сходи в сени и принеси воды.
Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто
и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из-за стола и приносить
что-то.
- Я схожу,- встала мать, но отец положил ей руку на плечо. - Сиди, ты и
так намоталась.
Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.
- Ты что, глухой?
Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги,
дотащился до дверей и пропал.
- Это он нарочно,- разъяснила мать. - Теперь через полчаса вернется.
Попросишь какое дело сделать - неделю будут волынить.
- Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий
инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу,
можно табуретки на продажу делать.
Табуретки... Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой
табуреток... "Кому табуретку? Налетай на табуретки!".
Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не
удастся найти общий язык.
- Принудительный труд,- сказал я,- широко использовался у древних
римлян и греков. Это называлось рабствам. Но в дальнейшем человечество
сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным
сравнительно с трудом свободного человека.
Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.
- В каком он классе?
- В седьмом.
Отец покачал головой.
- Шустрый. Понахватался.
- Поучи его, Толя, поучи. Такой огрызок.
- "Огрызок" - не литературное выражение.
- Ну хватит! - хлопнул отец рукой по столу. - Может, ты, Виктор, и
умный, но родителей должен слушаться.
- Взаимоотношения детей и родителей должны строиться на принципах
равенства и взаимного уважения, только в этом случае они принесут обоюдную
пользу.
Вторая фраза получилась еще лучше первой.
- Может, он и вправду не то читает? - усомнился отец.
- Откуда я знаю. Меня целый день нету. А вдруг он с какой шпаной
связался, они и учат всему. Недавно нашла на печке книжку, нарисованы одни
страсти: то душат, то режут, то стреляют.
- Книжки перед чтением будешь показывать мне.
- И учебники?
- Хватит умничать!
Отец отодвинул от себя еду и стал читать лекцию на тему "Родители и
дети". В это время вернулся Вад с кружкой воды. Он страшно медленно
протащился по комнате, еще медленнее поставил кружку на стол и стал слушать
лекцию. Лекция, видно, ему не нравилась, потому что брат мрачнел все больше
и больше.
- Хочу каши, - вдруг сказал он.
На его слова отец не обратил внимания.
- Хочу каши,- сказал Вад громче и уточнил: - манной.
Это тоже осталось без внимания. Тогда Вад задрал вверх голову, как
волк, и затянул:
- К-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-.а-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и,
ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и-и... ка-а-а-а-а-ши-и-и-и-и.
Отец даже поперхнулся.
- Что с ним? - пробормотал он.
- Просит манной каши,- объяснила мать.
- Так дай.
- Где я возьму? Один раз отпускали за всю войну...
- Так что он, не понимает?
- Понимает. Нарочно доводит. Так каждый день.
- Ка-а-а-ши-и-и-и-и-и...
- А ну замолчи!- сказал отец.
- Да-а-а-а-а-й...
- А ну, кому говорю!
- Ха-а-а-чу-у-у-у-у...
Отец подскочил к Ваду и трепанул его за ухо. Ему не надо было этого
делать. Вед был очень гордым человеком. Отец не успел отдернуть руку, как
Вад вцепился в нее зубами. В ту же секунду тело Вада кувыркнулось в воздухе,
и брат улетел на печку.
- Насилие - признак бессилия,- изрек я.
К этому времени отец, видно, уже крепко подзавелся. Он бросился ко мне
и ухватил за шиворот. Я оставил в его руках воротник рубашки, юркнул между
ног и скрылся под кроватью. Оттуда я перелез за сундук. Между сундуком и
запечной дырой было немного свободного места. Я проскочил его удачно: отец в
это время искал меня под кроватью. Оттуда торчали его толстые трофейные
подошвы.
- Он за печкой, - сообщила мать.
К предательству я отнесся равнодушно. Щель между стеной и печкой была
узкой, взрослому не пролезть. Отец поширял в ней скалкой и вернулся за стол.
Все время до сна разговор шел о нас.
- Встретили называется... - ворчал отец. - Довели до белого каления...
Спешил, ждал, а тут пришлось на второй же день за уши драть...
- Ничего, ничего, - успокаивала его мать.- С ними надо только так.
Видал, какие? Не понравилось, что работать заставляешь... Привыкли
своевольничать... С ними еще построже надо, а то и тебе на шею сядут. Боюсь,
вырастут хулиганами...
- Я за них завтра возьмусь... Да чтобы я на своего отца так...
Отец долго вспоминал своих родителей, а мать своих. Получалось, что
отец с матерью в детстве работали с утра до вечера и были этим страшно
довольны.
Ложась спать, отец громко объявил:
- Завтра - на картошку! Я сделаю из вас людей.
Я не выдержал и подал голос из-за печки:
- Вы считаете, достаточно перебрать кучу картошки, чтобы стать
человеком?
Отец вскочил, но мать удержала его:
- Завтра, завтра... Ты устал... Пошли ложиться...
Когда они потушили лампу, ко мне пробрался Вад.
- Ну и как? - спросил я.
Брат промолчал. Он всегда молчал, когда был злой. А сейчас Вад даже
сопел от злости.
- Что будем делать?
- Месть!- скрипнул зубами Вад.
Мы посоветовались и решили создать террористическую организацию "Братья
свободы"
На следующий день мы встали чуть свет, чтобы опередить отца.
Я наскоро сочинил воззвание и повесил его на стенку.
К СВОБОДНЫМ ГРАЖДАНАМ!
Вчера произошел государственный переворот. Власть захватил Диктатор. Во
время званого ужина он публично изложил свою программу закабаления
свободолюбивого народа. Он ввел палочную дисциплину и террор. Не выйдет!
Народ не запугаешь! Создана партия "Братья свободы", которая поведет с
Диктатором непримиримую борьбу.
ДОЛОЙ ДИКТАТУРУ!
НЕ ПОЙДЕМ НА КАРТОШКУ!
МЫ НЕ РАБЫ!
Затем мы осторожно вылезли на улицу. У меня было четыре плана:
нагрянуть в совхозный сад, где уже созревали вишни; разрыть могилу, в
которой, по точным сведениям, лежал фриц с пистолетом и фонариком "Даймон";
обыскать наконец итальянскую машину; отправиться на минное поле, где каждое
утро собирались наши пацаны.
Все четыре плана были хороши, особенно если их сравнить с перебиранием
картошки. Но меня больше всего беспокоила итальянская машина. В любую минуту
могли нагрянуть рабочие и уволочь ее на свалку, и уж, конечно, не оставят
нам ни шариков с рукояток, ни разных приборов.
Мы стали обсуждать план. Разговор шел такой:
- Вад,- сказал я, - пошли за вишнями, ты ведь любишь.
Мой брат проглотил слюну.
- Нет. От них болит живот.
- Тогда пойдем раскопаем фрица. Пистолет - мне, "Даймон" - тебе.
- Ишь хитрый какой.
- А куда еще? Не идти же раскурочивать итальянку? Еще подорвемся.
- Дрейфишь? Тогда я пойду один, - сказал Вад.
Ну и человек...
Итальянская машина - трехтонный грузовик - находилась сразу же за
городом в небольшой поросшей кустарником балке.
Мы легли недалеко на пригорке и в который уже раз принялись
разглядывать ярко-желтый грузовик. Он был взорван. Кузов смят в лепешку,
колес не было. Сохранилась лишь кабинка. Она удивительно здорово
сохранилась. Даже блестела лаком, даже фары были, только крыша кабины
сплющена так, что окна превратились в щели
Эта-то подозрительно сохранившаяся кабинка и отпугивала мальчишек
нашего города. Давно уже были обысканы, ободраны, "раскурочены" все на
десять километров вокруг трофейные танкетки, зенитки, грузовики, и только к
"итальянке" никто не решался приближаться. Было сильное подозрение, что она
заминирована немцами. А что такое мины, мальчишки знали. Прошло уже больше
года, как кончилась война, но у нас недели не проходило без взрыва, хотя
саперы работали на полную катушку. Целыми грузовиками возили они мины за
город и там взрывали.
А вот мы с Вадом ни одной царапинки не имели, хотя лазили везде не
меньше других, а может, и больше. Без лишней скромности скажу - благодаря
мне. Я умею логически мыслить.
Вот и сейчас.
- Представим, что мы итальянцы,- сказал я. - Мы что-то везем в этой
машине. Вдруг прямое попадание в кузов. Мы скапустились. Мимо едут немцы.
Они зарывают наши трупы возле дороги. Забирают все из машины, но видят, что
мотор цел. Что они делают?
- Минируют,- пожимает плечами Вад.
- Представь себя минером. Где бы ты сделал вывод?
- У машины.
- Правильно. Для саперов. А для нас?
Вад сопит.
- Почему подрываются мальчишки? - спрашиваю я. - Потому, что немцы
минируют все по два раза. Минеры сняли мину и ушли, довольные, а где-то
рядом осталась вторая. Возле машины проходит тропинка. Видишь? Она идет как
раз со стороны города. Немцы не дураки. Они знали, что рано или поздно
пацаны придут к этой машине раскурочивать. Легче всего идти по тропинке.
Значит, она...
... ... ... Продолжение "В ожидании козы" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |