Воннегут, Курт - Воннегут - Бойня номер пять, или крестовый поход детейФантастика >> Зарубежная фантастика >> Воннегут, Курт
Читать целиком
Курт Воннегут. Бойня номер пять, или крестовый поход детей
---------------------------------------------------------------
Курт Воннегут. Бойня номер 5. 1968
Перевод: Р. Райт-Ковалевой
По изданию: "Сирены Титана" - Ставропольское книжное издательство 1989г.
OCR: Д.Соловьев
---------------------------------------------------------------
Бойня номер пять, или Крестовый поход детей
(ПЛЯСКА СО СМЕРТЬЮ ПО ДОЛГУ СЛУЖБЫ)
АВТОР Курт Воннегут,
АМЕРИКАНЕЦ НЕМЕЦКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ (ЧЕТВЕРТОЕ ПОКОЛЕНИЕ), КОТОРЫЙ СЕЙЧАС
ЖИВЕТ В ПРЕКРАСНЫХ УСЛОВИЯХ НА МЫСЕ КОД (И СЛИШКОМ МНОГО КУРИТ), ОЧЕНЬ ДАВНО
ОН БЫЛ АМЕРИКАНСКИМ ПЕХОТИНЦЕМ (НЕСТРОЕВОЙ СЛУЖБЫ) И, ПОПАВ В ПЛЕН, СТАЛ
СВИДЕТЕЛЕМ БОМБАРДИРОВКИ НЕМЕЦКОГО ГОРОДА ДРЕЗДЕНА ("ФЛОРЕНЦИИ НА ЭЛЬБЕ") И
МОЖЕТ ОБ ЭТОМ РАССКАЗАТЬ, ПОТОМУ ЧТО ВЫЖИЛ. ЭТОТ РОМАН ОТЧАСТИ НАПИСАН В
СЛЕГКА ТЕЛЕГРАФИЧЕСКИ-ШИЗОФРЕНИЧЕСКОМ СТИЛЕ, КАК ПИШУТ НА ПЛАНЕТЕ
ТРАЛЬФАМАДОР, ОТКУДА ПОЯВЛЯЮТСЯ ЛЕТАЮЩИЕ БЛЮДЦА. МИР.
Посвящается Мэри 0'Хэйр и Герхарду Мюллеру
Ревут быки.
Теленок мычит.
Разбудили Христа-младенца,
Но он молчит.
1
Почти все это произошло на самом деле Во всяком случае, про войну тут
почти все правда. Одного моего знакомого и в самом деле расстреляли в
Дрездене за то, что он взял чужой чайник Другой знакомый и в самом деле
грозился, что перебьет всех своих личных врагов после войны при помощи
наемных убийц. И так далее Имена я все изменил.
Я действительно ездил в Дрезден на Гуггенхеймовскую стипендию
(благослови их Бог) в 1967 году Город очень напоминал Дайтон, в штате Огайо,
только больше площадей и скверов, чем в Дантоне. Наверно, там, в земле,
тонны искрошенных в труху человеческих костей.
Ездил я туда со старым однополчанином, Бернардом В. 0'Хэйром, и мы
подружились с таксистом, который возил нас на бойню номер пять, куда нас,
военнопленных, запирали на ночь. Звали таксиста Герхард Мюллер. Он нам
рассказал, что побывал в плену у американцев. Мы его спросили, как живется
при коммунистах, и он сказал, что сначала было плохо, потому что всем
приходилось страшно много работать и не хватало ни еды, ни одежды, ни жилья.
А теперь стало много лучше. У него уютная квартирка, дочь учится, получает
отличное образование. Мать его сгорела во время бомбежки Дрездена. Такие
дела.
Он послал 0'Хэйру открытку к рождеству, и в ней было написано так -
"Желаю Вам и Вашей семье, а также Вашему другу веселого Рождества и
счастливого Нового года и надеюсь, что мы снова встретимся в мирном и
свободном мире, в моем такси, если захочет случай"
Мне очень нравится фраза "если захочет случай".
Ужасно неохота рассказывать вам, чего мне стоила эта треклятая книжонка
- сколько денег, времени, волнений. Когда я вернулся домой после второй
мировой войны, двадцать три года назад, я думал, что мне будет очень легко
написать о разрушении Дрездена, потому что надо было только рассказывать
все, что я видел. И еще я думал, что выйдет высокохудожественное
произведение или, во всяком случае, оно даст мне много денег, потому что
тема такая важная.
Но я никак не мог придумать нужные слова про Дрезден, во всяком случае,
на целую книжку их не хватало. Да слова не приходят и теперь, когда я стал
старым пердуном, с привычными воспоминаниями, с привычными сигаретами и
взрослыми сыновьями.
И я думаю: до чего бесполезны все мои воспоминания о Дрездене и все же
до чего соблазнительно было писать о Дрездене. И у меня в голове вертится
старая озорная песенка:
Какой-то ученый доцент
Сердился на свой инструмент:
"Мне здоровье сорвал,
Капитал промотал,
А работать не хочешь, нахал!"
И вспоминаю я еще одну песенку:
Зовусь я Ион йонсен,
Мой дом - штат Висконсин,
В лесу я работают тут.
Кого ни встречаю;
Я всем отвечаю,
Кто спросит:
"А как вас зовут?"
Зовусь я Ион йонсен,
Мой дом - штат Висконсин...
И так далее, до бесконечности.
Все эти годы знакомые меня часто спрашивали, над чем я работаю, и я
обычно отвечал, что главная моя работа - книга о Дрездене.
Так я ответил и Гаррисону Старру, кинорежиссеру, а он поднял брови и
спросил:
- Книга антивоенная?
- Да,- сказал я,- похоже на то.
- А знаете, что я говорю людям, когда слышу, что они пишут антивоенные
книжки?
- Не знаю. Что же вы им говорите, Гаррисон Стар?
- Я им говорю: а почему бы вам вместо этого не написать антиледниковую
книжку?
Конечно, он хотел сказать, что воины всегда будут и что остановить их
так же легко, как остановить ледники. Я тоже так думаю.
И если бы войны даже не надвигались на нас, как ледники, все равно
осталась бы обыкновенная старушка-смерть.
Когда я был помоложе и работал над своей пресловутой дрезденской
книгой, я запросил старого своего однополчанина Бернарда В. 0'Хэйра, можно
ли мне приехать к нему. Он был окружным прокурором в Пенсильвании. Я был
писателем на мысе Код. На войне мы были рядовыми разведчиками в пехоте.
Никогда мы не надеялись на хорошие заработки после войны, но оба устроились
неплохо.
Я поручил Центральной телефонной компании отыскать его. Они здорово это
умеют. Иногда по ночам у меня бывают такие припадки, с алкоголем и
телефонными звонками. Я напиваюсь, и жена уходит в другую комнату, потому
что от меня несет горчичным газом и розами. А я, очень серьезно и элегантно,
звоню по телефону и прошу телефонистку соединить меня с кем-нибудь из
друзей, кого я давно потерял из виду.
Так я отыскал и 0'Хэйра. Он низенький, а я высокий. На войне нас звали
Пат и Паташон. Нас вместе взяли в плен. Я сказал ему по телефону, кто я
такой. Он сразу поверил. Он не спал. Он читал. Все остальные в доме спали.
- Слушай,- сказал я.- Я пишу книжку про Дрезден. Ты бы помог мне
кое-что вспомнить. Нельзя ли мне приехать к тебе, повидаться, мы бы выпили,
поговорили, вспомнили прошлое.
Энтузиазма он не проявил. Сказал, что помнит очень мало. Но все же
сказал: приезжай.
- Знаешь, я думаю, что развязкой в книге должен быть расстрел этого
несчастного Эдгара Дарби,- сказал я.- Подумай, какая ирония. Целый город
горит, тысячи людей гибнут. А потом этого самого солдата-американца
арестовывают среди развалин немцы за то, что он взял чайник. И судят по всей
форе и расстреливают.
- Гм-мм,- сказал 0'Хэйр.
- Ты согласен, что это должно стать развязкой?
- Ничего я в этом не понимаю,- сказал он,- это твоя специальность, а не
моя.
Как специалист по развязкам, завязкам, характеристикам, изумительным
диалогам, напряженнейшим сценам и столкновениям, я много раз набрасывал план
книги о Дрездене. Лучший план, или, во всяком случае, самый красивый план, я
набросал на куске обоев.
Я взял цветные карандаши у дочки и каждому герою придал свой цвет. На
одном конце куска обоев было начало, на другом - конец, а в середине была
середина книги. Красная линия встречалась с синей, а потом - с желтой, и
желтая линия обрывалась, потому что герой, изображенный желтой линией,
умирал. И так далее. Разрушение Дрездена изображалось вертикальным столбцом
оранжевых крестиков, и все линии, оставшиеся в живых, проходили через этот
переплет и выходили с другого конца.
Конец, где все линии обрывались, был в свекловичном поле на Эльбе, за
городом Галле. Лил дождь. Война в Европе окончилась несколько недель назад.
Нас построили в шеренги, и русские солдаты охраняли нас: англичан,
американцев, голландцев, бельгийцев, французов, новозеландцев, австралийцев
- тысячи бывших военнопленных.
А на другом конце поля стояли тысячи русских, и поляков, и югославов, и
так далее, и их охраняли американские солдаты. И там, под дождем, шел обмен
- одного на одного. 0'Хэйр и я залезли в американский грузовик с другими
солдатами. У 0'Хэйра сувениров не было. А почти у всех других были. У меня
была - и до сих пор есть - парадная сабля немецкого летчика. Отчаянный
америкашка, которого я назвал в этой книжке Поль Лаззаро, вез около кварты
алмазов, изумрудов, рубинов и всякого такого. Он их снимал с мертвецов в
подвалах Дрездена. Такие дела.
Дурак-англичанин, потерявший где-то все зубы, вез свой сувенир в
парусиновом мешке. Мешок лежал на моих. ногах. Англичанин то и дело
заглядывал в мешок, и вращал глазами, и крутил шеей, стараясь привлечь
жадные взоры окружающих. И все время стукал меня мешком по ногам.
Я думал, это случайно. Но я ошибался. Ему ужасно хотелось кому-нибудь
показать, что у него в мешке, и он решил довериться мне. Он перехватил мой
взгляд, подмигнул и открыл мешок. Там была гипсовая модель Эйфелевой башни.
Она вся была вызолочена. В нее были вделаны часы.
- Видал красоту?- сказал он.
И нас отправили на самолетах в летний лагерь во Франции, где нас поили
молочными коктейлями с шоколадом и кормили всякими деликатесами, пока мы не
покрылись молодым жирком. Потом нас отправили домой, и я женился на
хорошенькой девушке, тоже покрытой молодым жирком.
И мы завели ребят.
А теперь все они выросли, а я стал старым пердуном с привычными
воспоминаниями, привычными сигаретами. Зовусь я Ион Йонсен, мой дом - штат
Висконсин. В лесу я работаю тут.
Иногда поздно ночью, когда жена уходит спать, я пытаюсь позвонить по
телефону старым своим приятельницам.
- Прошу вас, барышня, не можете ли вы дать мне номер телефона миссис
такой-то, кажется, она живет там-то.
- Простите, сэр. Такой абонент у нас не значится.
- Спасибо, барышня. Большое вам спасибо.
И я выпускаю нашего пса погулять, и я впускаю его обратно, и мы с ним
говорим по душам. Я ему показываю, как я его люблю, а он мне показывает, как
он любит меня. Ему не противен запах горчичного газа и роз.
- Хороший ты малый, Сэнди,- говорю я ему.- Чувствуешь? Ты молодчага,
Сэнди.
Иногда я включаю радио и слушаю беседу из Бостона или Нью- Йорка. Не
выношу музыкальных записей, когда выпью как следует.
Рано или поздно я ложусь спать, и жена спрашивает меня, который час. Ей
всегда надо знать время. Иногда я не знаю, который час, и говорю:
- Кто его знает...
Иногда я раздумываю о своем образовании. После второй мировой войны я
некоторое время учился в Чикагском университете. Я был студентом факультета
антропологии. В то время нас учили, что абсолютно никакой разницы между
людьми нет. Может быть, там до сих пор этому учат.
И еще нас учили, что нет людей смешных, или противных, или злых.
Незадолго перед смертью мои отец мне сказал:
- Знаешь, у тебя ни в одном рассказе нет злодеев.
Я ему сказал, что этому, как и многому другому, меня учили в
университете после войны.
Пока я учился на антрополога, я работал полицейским репортером в
знаменитом Бюро городских происшествии в Чикаго за двадцать восемь долларов
в неделю. Как-то меня перекинули из ночной смены в дневную, так что я
работал шестнадцать часов подряд. Нас финансировали все городские газеты, и
АП, и ЮП*, и все такое. И мы давали сведения о процессах, о происшествиях, о
полицейских участках, о пожарах, о службе спасения на озере Мичиган, и все
такое. Мы были связаны со всеми финансировавшими нас учреждениями путем
пневматических труб, проложенных под улицами Чикаго. /* АП - Ассошиэнтед
Пресс, ЮП-Юнаитед Пресс./
Репортеры передавали по телефону сведения журналистам, а те, слушая в
наушники, отпечатывали отчеты о происшествиях на восковках, размножали на
ротаторе, вкладывали оттиски в медные с бархатной прокладкой патроны, и
пневматические трубы глотали эти патроны. Самыми прожженными репортерами и
журналистами были женщины, занявшие места мужчин, ушедших на войну.
И первое же происшествие, о котором я дал отчет, мне пришлось
продиктовать дю телефону одной из этих чертовых девок. Дело шло о молодом
ветеране войны, которого устроили лифтером на лифт устаревшего образца в
одной из контор. Двери лифта на первом этаже были сделаны в виде чугунной
кружевной решетки. Чугунный плющ вился и переплетался. Там была и чугунная
ветка с двумя целующимися голубками.
Ветеран собирался спустить свой лифт в подвал, и он закрыл двери и стал
быстро спускаться, но его обручальное кольцо зацепилось за одно из
украшений. И его подняло на воздух, и пол лифта ушел у него из-под ног, а
потолок лифта раздавил его. Такие дела.
Я все это передал по телефону, и женщина, которая должна была написать
все это, спросила меня:
- А жена его что сказала?
- Она еще ничего не знает,- сказал я.- Это только что случилось.
- Позвоните ей и возьмите у нее интервью.
- Что-о-о?
- Скажите, что вы капитан Финн из полицейского управления. Скажите, что
у вас есть печальная новость. И расскажите ей все, и выслушайте, что она
скажет.
Так я и сделал. Она сказала все, что можно было ожидать. Что у них
ребенок. Ну и вообще...
Когда я приехал в контору, эта журналистка спросила меня (просто из
бабьего любопытства), как выглядел этот раздавленный человек, когда его
расплющило.
Я ей рассказал.
- А вам было неприятно?- спросила она. Она жевала шоколадную конфету
"Три мушкетера".
- Что вы, Нэнси,- сказал я.- На войне я видел кой-чего и похуже.
Я уже тогда обдумывал книгу про Дрезден. Тогдашним американцам эта
бомбежка вовсе не казалась чем-то выдающимся. В Америке не многие знали,
насколько это было страшнее, чем, например, Хиросима. Я и сам не знал. О
дрезденской бомбежке мало что просочилось в печать.
Случайно я рассказал одному профессору Чикагского университета - мы
встретились на коктейле - о налете, который мне пришлось видеть, и о книге,
которую я собираюсь написать. Он был членом так называемого Комитета по
изучению социальной мысли. И он стал мне рассказывать про концлагеря и про
то, как фашисты делали мыло и свечи из жира убитых евреев и всякое другое.
Я мог только повторять одно и то же:
- Знаю. Знаю. _Знаю._
Конечно, вторая мировая война всех очень ожесточила. А я стал
заведующим отделом внешних связей при компании "Дженерал электрик", в
Шенектеди, штат Нью-Йорк, и добровольцем пожарной дружины в поселке Альплос,
где я купил свой первый дом. Мой начальник был одним из самых крутых людей,
каких я встречал. Надеюсь, что никогда больше не столкнусь с таким крутым
человеком, как бывший мой начальник. Он был раньше подполковником, служил в
отделе связи компании в Балтиморе. Когда я служил в Шенектеди, он примкнул к
голландской реформистской церкви, а церковь эта тоже довольно крутая.
Часто он с издевкой спрашивал меня, почему я не дослужился до
офицерского чина. Как будто я сделал что-то скверное.
Мы с женой давно спустили наш молодой жирок. Пошли наши тощие годы. И
дружили мы с тощими ветеранами войны и с их тощенькими женами. По-моему,
самые симпатичные из ветеранов, самые добрые, самые занятные и ненавидящие
войну больше всех-это те, кто сражался по-настоящему.
Тогда я написал в управление военно-воздушных сил, чтобы выяснить
подробности налета на Дрезден: кто приказал бомбить город, сколько было
послано самолетов, зачем нужен был налет и что этим выиграли. Мне ответил
человек, который, как и я, занимался внешними связями. Он писал, что очень
сожалеет, но все сведения до сих пор совершенно секретны.
Я прочел письмо вслух своей жене и сказал:
- Господи ты боже мой, совершенно секретны - _да_от_кого_же?_
Тогда мы считали себя членами Мировой федерации. Не знаю, кто мы
теперь. Наверно, телефонщики. Мы ужасно много звоним по телефону - во всяком
случае, я, особенно по ночам.
Через несколько недель после телефонного разговора с моим старым
дружком-однополчанином Бернардом В. 0'Хэйром я действительно съездил к нему
в гости. Было это году в 1964-м или около того-в общем, в последний год
Международной выставки в Нью-Йорке. Увы, проходят быстротечные годы. Зовусь
я Ион Йонсен... Какой-то ученый доцент...
Я взял с собой двух девчурок: мою дочку Нанни и ее лучшую подружку
Элисон Митчелл. Они никогда не выезжали с мыса Код. Когда мы увидели реку,
пришлось остановить машину, чтобы они постояли, поглядели, подумали. Никогда
в жизни они еще не видели воду в таком длинном, узком и несоленом виде. Река
называлась Гудзон. Там плавали карпы, и мы их видели. Они были огромные, как
атомные подводные лодки.
Видели мы и водопады, потоки, скачущие со скал в долину Делавара. Много
чего надо было посмотреть, и я останавливал машину. И всегда пора было
ехать, всегда - пора ехать. На девчурках были нарядные белые платья и
нарядные черные туфли, чтобы все встречные видели, какие это хорошие
девочки.
- Пора ехать, девочки,- говорил я. И мы уезжали. И солнце зашло, и мы
поужинали в итальянском ресторанчике, а потом я постучал в двери красного
каменного дома Бернарда В. 0'Хэйра. Я держал бутылку ирландского виски, как
колокольчик, которым созывают к обеду.
Я познакомился с его милейшей женой, Мэри, которой я посвящаю эту
книгу. Еще я посвящаю книгу Герхарду Мюллеру, дрезденскому таксисту. Мэри
0'Хэйр - медицинская сестра; чудесное занятие для женщины.
Мэри полюбовалась двумя девчушками, которых я привез, познакомила их со
своими детьми и всех отправила наверх - играть и смотреть телевизор. И
только когда все дети ушли, я почувствовал: то ли я не нравлюсь Мэри, то ли
ей _что-то_ в этом вечере не нравится. Она держалась вежливо, но холодно.
- Славный у вас дом, уютный,- сказал я, и это была правда.
- Я вам отвела место, где вы сможете поговорить, там вам никто не
помешает,- сказала она.
- Отлично,- сказал я и представил себе два глубоких кожаных кресла у
камина в кабинете с деревянными панелями, где два старых солдата смогут
выпить и поговорить. Но она привела нас на кухню. Она поставила два жестких
деревянных стула у кухонного стола с белой фаянсовой крышкой. Свет
двухсотсвечовой лампы над головой, отражаясь в этой крышке, дико резал
глаза. Мэри приготовила нам операционную. Она поставила на стол один-
единственный стакан для меня. Она объяснила, что ее муж после войны не
переносит спиртных напитков.
Мы сели за стол. 0'Хэйр был смущен, но объяснять мне, в чем дело, он не
стал. Я не мог себе представить, чем я мог так рассердить Мэри. Я был
человек семейный. Женат был только раз. И алкоголиком не был. И ничего
плохого ее мужу во время войны не сказал.
Она налила себе кока-колы и с грохотом высыпала лед из морозилки над
раковиной нержавеющей стали. Потом она ушла в другую половину дома. Но и там
она не сидела спокойно. Она металась по всему дому, хлопала дверьми, даже
двигала мебель, чтобы на чем-то сорвать злость.
Я спросил 0'Хэйра, что я такого сделал или сказал, чем я ее обидел.
- Ничего, ничего,- сказал он.- Не беспокойся.- Ты тут ни при чем.
Это было очень мило с его стороны. Но он врал. Я тут был очень при чем.
Мы попытались не обращать внимания на Мэри и вспомнить войну. Я отпил
немножко из бутылки, которую принес. И мы посмеивались, улыбались, как будто
нам что-то припомнилось, но ни он, ни я ничего стоящего вспомнить не могли.
0'Хэйр вдруг вспомнил одного малого, который напал на винный склад в
Дрездене до бомбежки и нам пришлось отвозить его домой на тачке. Из этого
книжку не сделаешь. Я вспомнил двух русских солдат. Они везли полную телегу
будильников. Они были веселы и довольны. Они курили огромные самокрутки,
свернутые из газеты.
Вот примерно все, что мы вспомнили, а Мэри все еще шумела. Потом она
пришла на кухню налить себе кока-колы. Она выхватила еще одну морозилку из
холодильника и грохнула лед в раковину, хотя льда было предостаточно.
Потом повернулась ко мне,- чтобы я видел, как она сердится и что
сердится она на меня. Очевидно, она все время разговаривала сама с собой, и
фраза, которую она сказала, прозвучала как отрывок длинного разговора.
- Да вы же были тогда совсем _детьми!_- сказала она.
- Что?- переспросил я.
- Вы были на войне просто детьми, как наши ребята наверху.
Я кивнул головой - ее правда. Мы были на войне _девами_ _неразумными_,
едва расставшимися с детством.
- Но вы же так не напишите, верно?- сказала она. Это был не вопрос -
это было обвинение.
- Я... я сам не знаю,- сказал я.
- Зато я знаю - сказала она.- Вы притворитесь, что вы были вовсе не
детьми, а настоящими мужчинами, и вас в кино будут играть всякие Фрэнки
Синатры и Джоны Уэйны или еще какие-нибудь знаменитости, скверные старики,
котбрые обожают войну. И война будет показана красиво, и пойдут войны одна
за другой. А драться будут дети, вон как те наши дети наверху.
И тут я все понял. Вот отчего она так рассердилась.
Она не хотела, чтобы на войне убивали ее детей, чьих угодно детей. И
она думала, что книжки и кино тоже подстрекают к войнам.
И тут я поднял правую руку и дал ей торжественное обещание.
- Мэри,- сказал я,- боюсь, что эту свою книгу я никогда не кончу. Я уже
написал тысяч пять страниц и все выбросил. Но если я когда-нибудь эту книгу
кончу, то даю вам честное слово, что никакой роли ни для Фрэнка Синатры, ни
для Джона Уэйна в ней не будет. И знаете что,- добавил я,- я назову книгу
"Крестовый поход детей".
После этого она стала моим другом.
Мы с 0'Хэйром бросили вспоминать, перешли в гостиную и заговорили про
всякое другое. Нам захотелось подробнее узнать о настоящем крестовом походе
детей, и 0'Хэйр достал книжку из своей библиотеки под названием
"Удивительные заблуждения народов и безумства толпы", написанную Чарльзом
Макэем, доктором философических наук, и изданную в Лондоне в 1841 году.
Макэй был неважного мнения обо всех крестовых походах. Крестовый поход
детей казался ему только немного мрачнее, чем десять крестовых походов
взрослых. 0'Хэйр прочел вслух этот прекрасный отрывок:
_Историки сообщают нам, что крестоносцы были людьми дикими и
невежественными, что вело их неприкрытое ханжество и что путь их был залит
слезами и кровью. Но романисты, с другой стороны, приписывают им благочестие
и героизм и в самых пламенных красках рисуют их добродетели, их великодушие,
вечную славу, каковую они заслужили, возданную им по заслугам, и неизмеримые
благодеяния, оказанные ими делу христианства._
А дальше 0'Хэйр прочел вот что:
_Но каковы же были истинные результаты всех этих битв? Европа
растратила миллионы своих сокровищ и пролила кровь двух миллионов своих
сынов, а за это кучка драчливых рыцарей овладела Палестиной лет на сто._
Макэй рассказывает нам, что крестовый поход детей начался в 1213 году,
когда у двух монахов зародилась мысль собрать армии детей во Франции и
Германии и продать их в рабство на севере Африки. Тридцать тысяч детей
вызвалось отправиться, как они думали, в Палестину.
Должно быть, это были дети без призора, без дела, какими кишат большие
города, пишет Макэй,- дети, выпестованные пороками и дерзостью и готовые на
все.
Папа Иннокентий Третий тоже считал, что дети отправляются в Палестину,
и пришел в восторг. "Дети бдят, пока мы дремлем!"- воскликнул он.
Большая часть детей была отправлена на кораблях из Марселя, и примерно
половина погибла при кораблекрушениях. Остальных высадили в Северной Африке,
где их продали в рабство.
По какому-то недоразумению часть детей сочла местом отправки Геную, где
их не подстерегали корабли рабовладельцев. Их приютили, накормили,
расспросили добрые люди и, дав им немножко денег и много советов, отправили
восвояси.
- Да здравствуют добрые жители Генуи,- сказала Мэри 0'Хэйр.
В эту ночь меня уложили спать в одной из детских. 0'Хэйр положил мне на
ночной столик книжку. Называлась она "Дрезден. История, театры и галерея",
автор Мэри Энделл. Книга вышла в 1908 году, и предисловие начиналось так:
_Надеемся, что эта небольшая книга принесет пользу. В ней сделана
попытка дать читающей английской публике обзор Дрездена с птичьего полета,
объяснить, как город обрел свой архитектурный облик, как он развивался в
музыкальном отношении благодаря гению нескольких человек, а также обратить
взор читателя на те бес- смертные явления в искусстве, которые привлекают в
Дрезденской галерее внимание тех, кто ищет неизгладимых впечатлений._
Я еще немножко почитал историю города:
_В 1760 году Дрезден был осажден пруссаками. Пятнадцатого июля началась
канонада. Картинную галерею охватил огонь. Многие картины были перенесены в
Кенигсштейн, но некоторые сильно пострадали от осколков снарядов, особенно
"Крещение Христа" кисти Франсиа. Вслед за тем величественная башня Крестовой
церкви, с которой, день и ночь следили за передвижением против- ника, была
охвачена пламенем. В противовес печальной судьбе Крестовой церкви церковь
Пресвятой девы осталась нетронутой, и от каменного ее купола прусские
снаряды отлетали, как дождевые капли. Наконец Фридриху пришлось снять осаду,
так как он узнал о падении Глаца - средоточия его недавних завоеваний. "Нам
должно отступить в Силезию, дабы не потерять все",- сказал он.
Разрушения в Дрездене были неисчислимы. Когда ГЈте, юным студентом,
посетил город, он еще застал унылые руины: "С купола церкви Пресвятой девы я
увидал сии горькие останки, рассеянные среди превосходной планировки города;
и тут церковный служка стал похваляться передо мной искусством зодчего,
который в предвидении столь нежеланных случайностей укрепил церковь и купол
ее против снарядного огня. Добрый служитель указал мне затем на руины,
видневшиеся повсюду, и сказал раздумчиво и кратко: "Дело рук врага"._
На следующее утро мы с девчурками пересекли реку Делавар, там, где ее
пересекал Джордж Вашингтон. Мы поехали на Международную: выставку в
Нью-Йорк, поглядели на прошлое с точки зрения автомобильной компании Форда и
Уолта Диснея и на будущее - с точки зрения компании "Дженерал моторс"...
А я спросил себя о настоящем: какой оно ширины, какой глубины, сколько
мне из него достанется?
В течение двух следующих лет я вел творческий семинар в знаменитом
кабинете писателя при университете штата Айова. Я попал в невероятнейший
переплет, потом выбрался из него: Преподавал я во вторую половину дня. По
утрам я писал. Мешать мне не разрешалось. Я работал над моей знаменитой
книгой о Дрездене. А где-то там милейший человек по имени Симор Лоуренс
заключил со мной договор на три книги, и я ему сказал:
- Ладно, первой из трех будет моя знаменитая книга про Дрезден...
Друзья Симора Лоуренса зовут его "Сэм"', и теперь я говорю Сэму:
- Сэм, вот она, эта книга.
Книга такая короткая, такая путаная, Сэм, потому что ничего
вразумительного про бойню написать нельзя. Всем положено умереть, навеки
замолчать, и уже никогда ничего не хотеть. После бойни должна наступить
полнейшая тишина, да и вправду все затихает, кроме птиц.
А что скажут птицы? Одно они только и могут сказать о бойне -
_"пьюти-фьют"_.
Я сказал своим сыновьям, чтобы, они ни в коем случае не принимали
участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы
ни радости, ни удовлетворения.
И еще я им сказал, чтобы они не работали на те компании, которые
производят механизмы для массовых убийств, и с презрением относились бы к
людям, считающим, что такие механизмы нам необходимы.
Как я уже сказал, я недавно ездил в Дрезден со своим другом 0'Хэйром.
Мы ужасно много смеялись и в Гамбурге, и в Берлине, и в Вене, и в
Зальцбурге, и в Хельсинки, и в Ленинграде тоже. Мне это очень пошло на
пользу, потому что я увидал настоящую обстановку для тех выдуманных истории,
которые я когда-нибудь напишу: Одна будет называться "Русское барокко",
другая "Целоваться воспрещается" и еще одна "Долларовый бар", а еще одна
"Если захочет случай"- и так далее.
Да, и так далее.
Самолет "Люфтганзы" должен был вылететь из Филадельфии, через Бостон,
во Франкфурт. 0'Хэйр должен был сесть в Филадельфии, а я в Бостоне, и - в
путь! Но Бостон был залит дождем, и самолет прямо из Филадельфии улетел во
Франкфурт. И я стал непассажиром в бостонском тумане, и "Люфтганза" посадила
меня в автобус с другими непассажирами и отправила нас в отель на непочевку.
Время остановилось. Кто-то шалил с часами, и не только с электрическими
часами, но и с будильниками. Минутная стрелка на моих часах прыгала - и
проходил год, и потом она прыгала снова.
Я ничего не мог поделать. Как землянин, я должен был верить часам - и
календарям тоже.
У меня были с собой две книжки, я их собирался читать в самолете. Одна
была сборник стихов Теодора РЈтке "Слова на ветер", и вот что я там нашел:
Проснусь - к медлю отойти от сна.
Ищу судьбу везде, где страха нет.
Учусь идти, куда мои путь ведет.
Вторая моя книжка была написана Эрнкой Островской и называлась "Селин и
его видение мира". Седин был храбрым солдатом французской армии в первой
мировой войне, пока ему не раскроили череп. После этого он страдал
бессонницей, шумом в голове. Он стал врачом и в дневное время лечил
бедняков, а всю ночь писал странные романы. Искусство невозможно без пляски
со смертью, писал он.
... ... ...
Продолжение "Бойня номер пять, или крестовый поход детей" Вы можете прочитать здесь
Читать целиком |
Бойня номер пять, или крестовый поход детей