Следствие ведут Знатоки - Знатоки - Любой ценойДетективы >> Русский детектив и боевик >> Авторы >> Лавровы, Ольга и Александр >> Следствие ведут Знатоки Читать целиком Ольга Лаврова, Александр Лавров. Любой ценой
---------------------------------------------------------------
Источник: О. Лаврова, А. Лавров. Полуденный вор. М., 1991.
Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------
В тюремной камере, которая служит для содержания под стражей до суда,
-- двухъярусные койки, небольшой тяжелый стол, четыре тумбочки, четыре
табуретки. Высоко расположенное, забранное решеткой окно. И все. Вынужденное
безделье, глухота грязноватых стен. Скучно. Нервно: судьба еще не
окончательно решена. Люди, что рядом, с тобой временно, ты им никто, они
тебе -- никто. Словом, скверно...
В камере трое. Один -- молодой коренастый парень, другой, долговязый,
-- постарше. Третий -- лет сорока, с мягко очерченным лицом и живыми карими
глазами. Это Тобольцев, подследственный Знаменского.
Компания "забивает козла". Игра идет без азарта, под характерный
"камерный" разговор.
-- Сейчас главный вопрос -- как она меня видела: спереди или сбоку,
тревожится парень. -- Если сбоку, пожалуй, не опознает, а?
-- Одно из двух: либо опознает, либо не опознает, -- говорит Тобольцев.
-- Если опознает, скажу, что полтинник на том месте обронил. Поди
проверь, чего я искал.
-- Ну-ну, скажи, -- Тобольцев спокоен, почти весел.
-- Хорошо тебе, Тобольцев. Твоя история смирная, бумажная. А ему думать
надо!..
-- Не думать, а выдумывать, -- роняет Тобольцев.
Парень вскидывается:
-- Да если не выдумывать, это ж верный пятерик! Тогда все, что там, --
машет он на окно, -- все только через пять лет! Через пять лет, ты
понимаешь?
-- Понимаю. Я отсюда тоже не на волю пойду.
С лязгом открывается дверь, арестованные встают -- положено. Конвоир
вводит новичка. Тот упитан, смазлив, с юношеским пушком на щеках; одет
щеголевато, на плече сумка иностранной авиакомпании.
-- Старший по камере! -- вызывает конвоир. Тобольцев делает шаг вперед.
-- Укажите койку, объясните порядок поведения.
-- Слушаюсь, гражданин начальник, -- говорит Тобольцев.
Дверь запирается, щелкает глазок. Холина молча разглядывают: он
кажется чужаком здесь, среди заношенных пиджаков.
-- Здравствуйте, -- с запинкой произносит Холин.
-- Здравствуйте, -- вежливо отзывается Тобольцев.
-- С благополучным прибытием! -- фыркает парень.
-- Раз прибыли, давайте знакомиться.
Холин поспешно протягивает руку.
-- Холин, Вадим.
-- Тобольцев.
Холин оборачивается к парню -- тот демонстративно усаживается за стол,
а долговязый вместо руки Холина берется за его сумку.
-- Разрешите поухаживать... Ишь, вцепился в свой ридикюль. Там указ об
амнистии, что ли?
-- В основном белье, -- Холин пугливо выпускает сумку. -- Есть хорошие
сигареты, -- Холин, торопясь, лезет в карман, пускает пачку по кругу.
Парень с удовольствием затягивается.
-- Каким ветром в нашу преступную среду?
-- Даже не знаю... взяли прямо на улице, совершенно неожиданно...
Говорят, "по приметам"...
-- Садись, -- приглашает Тобольцев. -- И, вообще, начинай учиться
сидеть.
Холин осторожно опускается на табурет.
-- А все-таки -- за что ж такого молодого и культурного?
-- Не говорит -- не приставай, -- урезонивает парня Тобольцев.
-- Нет, пожалуйста... но ведь меня, собственно, ни за что... Нет, вы не
смейтесь. Ну якобы я кого-то ограбил, чуть ли не убил... а я там даже и не
был, честное слово!
-- Якобы кого-то якобы ограбил. Может, при якобы свидетелях? И дома
якобы вещи нашли?
Оба -- молодой и пожилой -- гогочут. Рады развлечься.
Холин снова встает, озирается: нары, зарешеченное окошко, чужие руки
роются в его сумке... И этот издевательский смех.
-- Нет, я тут не смогу, -- отчаянно говорит он Тобольцеву. -- Я должен
вырваться! Любой ценой!..
-- Бывалые люди утверждают: вход руль, выход -- два, -- серьезно
сообщает Тобольцев.
x x x
Рабочий стол Знаменского завален пухлыми бухгалтерскими папками.
Расчищен только уголок для диктофона. Крутятся кассеты, доверительно звучит
негромкий, чуть картавый говорок Тобольцева. Знаменский сосредоточенно
вслушивается, останавливает запись, думает. Стучат в дверь.
-- Входите!
Появляются Томин и Кибрит. Вид торжественный.
-- Дорогой Паша! -- начинает Томин. -- Знаешь ли ты, что пятнадцать лет
назад, день в день...
-- Может, мне тоже встать? -- озадачен Знаменский.
-- Пожалуй. Так вот, пятнадцать лет тому назад... что произошло?
-- Мм... Всемирный потоп состоялся несколько раньше. Чемпионат Европы
наши выиграли позже...
-- Безнадежно, -- смеется Кибрит. -- Пал Палыч, пятнадцать лет назад ты
впервые пришел на Петровку!
-- Да бросьте!.. Неужели целых пятнадцать?..
-- Да, поздравляем.
-- От благодарных сослуживцев! -- говорит Томин, водружая поверх папок
новенький "дипломат", который прятал за спиной.
-- Ну прямо с ног сбили. С вашего позволения... -- он садится на диван.
-- А ты помнишь свой первый протокол. "Я, такой-то и такой-то..."? --
спрашивает Кибрит, пристраиваясь рядом.
-- Еще бы!
-- А первого подследственного помнишь?
-- Первое дело, Зиночка, я не двинул с мертвой точки. Подследственных
у меня вовсе не было. Только потерпевший. Но потерпевшего вижу как сейчас.
Длинный, энергичный блондин по кличке "Визе"... однорукий. Он лежал с
ножевым ранением в больнице на Стромынке. Посмотрел на меня умными глазами и
очень любезно объяснил, что пырнули его свои же блатные дружки, но он
надеется выздороветь. А когда выздоровеет, то сочтется с кем надо без моей
помощи. И он таки, наверное, счелся. Хватило одной руки!
-- Рассказываешь, как о первой любви, -- хмыкает Томин.
-- Да ведь и сам помнишь первого задержанного.
-- Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того
хлипкий и несчастный -- прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень,
очень стеснялся... пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и
не попытался удрать. И так, знаете, резво...
-- А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, --
вздыхает Кибрит. -- Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно
многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по
имени-отчеству.
-- Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу
понял, что за каждым поворотом подстерегает неожиданность. За любым.
-- Вообще или конкретно? -- уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.
-- Конкретно. Есть минут пять?
Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжанием
перематывается лента. Новый щелчок -- и возникают голоса:
-- Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль...
-- Ну почему так, Тобольцев?
-- Да ведь должность моя самая простецкая и преступления
соответственные. Чего со мной беседовать? Даже по делу интерес небольшой --
двадцатая спица в колесе... А если про жизнь, то какая моя судьба? Сплошная
глупость. Но вы... вы сейчас очень важный для меня человек. Только и жду,
что скажете да как посмотрите... Я ведь двум детям отец! На мне долг
неимоверный, а я -- вот... Эх!..
Знаменский останавливает запись.
-- Диагноз?
-- Очень искренно, Пал Палыч, -- говорит Кибрит.
-- Этой записи полтора месяца. Были на полном доверии. А неделю назад
Тобольцев отказался выйти из камеры на допрос.
-- И потому ты забуксовал в бумажных дебрях? -- Томин кивает на горы
папок.
-- Да нет, "заело" чисто по-человечески.
x x x
И как еще заело! Все уже в этой хозяйственной тягомотине распутано,
рассортировано, еще чуток -- и с плеч долой. Поведение Тобольцева ничего не
изменит. Но -- весьма любопытно. Да и самолюбие задевает.
Надо вызвать его сюда, решает Знаменский. Давненько в тюрьме, смена
обстановки встряхнет.
Однако если б Знаменский понаблюдал, как Тобольцев в сопровождении
конвоира поднимается по внутренней лестнице Петровки, то понял бы, что номер
не удался. Явственно постаревший, безучастный, Тобольцев не проявляет
никакого интереса к окружающему, свойственного любому человеку, запертому в
четырех стенах и вдруг попавшему "наружу". К Знаменскому он входит не
здороваясь и мешковато садится у стола.
-- Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило
нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не
намерены?
Тобольцев молчит.
-- Вы слышите меня, Тобольцев?
-- Да, гражданин следователь.
Знаменский открывает одну из папок. Пустяки в ней, предлог, чтобы
Тобольцева раскачать.
-- Осталось уточнить пять-шесть цифр. Они пока со слов Беляевой. Она
возлагает на вас вину за приписки в нарядах с июля по сентябрь. Вот,
ознакомьтесь.
-- Вы мне зачитывали на прошлом допросе, -- не поднимает головы
Тобольцев.
-- Да. И тогда вы собирались опровергнуть ее показания. Так? Почему не
слышу ответа?
-- Все верно говорите, гражданин следователь.
-- И что же, Василий Сергеич? Будете опровергать?
-- Как хотите... Как проще.
-- Я ищу не простоту, а правду, -- сердится Знаменский. -- Убедите
меня, что Беляева лжет.
-- Июль и половину августа я был на втором участке, -- безо всякого
выражения сообщает Тобольцев. -- Там велись срочные работы, и был приказ по
тресту. На первом и четвертом участке в то время я не бывал и нарядов не
закрывал.
Знаменский переворачивает несколько листов дела.
-- Но вот подшит наряд, на нем подпись: "Тобольцев". Рука ваша или нет?
Тобольцев равнодушно взглядывает.
-- Моя, гражданин следователь. Подсунули, небось, среди бумажек,
подписал дуриком.
Знаменский всматривается в Тобольцева, почти не слушая его.
-- Василий Сергеич... Что стряслось?
Обойдя стол, он становится перед Тобольцевым, чтобы попасть в поле его
зрения.
-- Что на вас навалилось?.. Вы здоровы?
Тобольцев роняет лицо в ладони:
-- Пал Палыч... очень прошу... свидание с детьми.
x x x
Случается, когда Пал Палычу нужно что-то понять и об этом можно
рассказать, не нарушая служебной тайны, он советуется с матерью.
Подследственные -- частенько люди с изломанной психикой, а Маргарита
Николаевна -- чуткая женщина, да к тому же психиатр. Вот и сегодня
встревожил Пал Палыча Тобольцев, и дома покоя нет.
-- А ты не усложняешь, Павлик? -- за разговором Маргарита Николаевна
хлопочет на кухне. -- Может, просто реакция на окончание дела? Пока
следствие, голова занята: как сказать, да что сказать. Человек до поры мог
почти не думать о наказании. А теперь заслониться нечем, и разом навалилось
то, что ждет. Вот и срыв.
-- Это, мать, не про Тобольцева. У него другая тактика выживания: чего
нельзя миновать, к тому надо приспособиться. Мы с ним толковали о суде, о
колонии, он был готов все это перенести.
-- Стало быть, что-то личное... дурное известие... Достань столовую
ложку.
-- Я бы знал. Мне обязаны сообщать то, что сообщают ему.
-- Ну, не герметически же он закупорен. Плохая новость щелку найдет.
-- Да все, что могло случиться плохого, вроде бы уже случилось. Давай
нож поточу, не режет ведь... Жена от него ушла пять лет назад и уехала с
новым мужем куда-то аж в Каракумы. Дети остались с ним и с тещей.
-- Дети маленькие?
-- Десять и семь.
-- С ними благополучно?
-- Попросил свидания, значит, живы-здоровы... Пахнет уже вкусно... Этот
Тобольцев, как заноза в мозгах!
-- Хорошо, хоть аппетит не пропал.
-- Аппетит зверский!
x x x
А дня через три утром не успел Знаменский снять плащ, как позвонили из
Бутырки. Тобольцев слезно и в срочном порядке просится побеседовать. Пал
Палыч покачал головой над густо исписанным листком календаря, но поехал...
На этот раз Тобольцев здоровается и не отворачивается, но снова на себя
не похож: им владеет мрачное возбуждение.
-- Итак, явился на ваш призыв, -- говорит Знаменский. -- Слушаю.
Тобольцев набирает воздуху, смотрит круглыми карими глазами и молчит.
-- Вы собираетесь сообщить новые обстоятельства по делу? --
подсказывает Знаменский, хотя чувствует: вряд ли.
Не в силах усидеть, Тобольцев вскакивает с привинченного к полу
табурета.
-- Нет, я... -- Он топчется у стола, опираясь на него нетвердой рукой.
-- Пал Палыч, я убил человека!
Знаменский реагирует, словно на шутку:
-- Убили? Это кого же?
-- Фамилию не знаю... то есть тогда не знал.
-- Странные вещи с вами творятся, Василий Сергеич. Сядьте, постарайтесь
успокоиться... Ребята приезжали?
-- Да, вчера. Поглядел, простился, -- от волнения он картавит порой до
непонятности.
-- Почему "простился"?
-- Больше вряд ли увижу.
Спятил мужик, что ли? Помолчав, Знаменский включает диктофон.
-- Ну ладно, выкладывайте.
-- Четырнадцатого июня, примерно в семь тридцать вечера я зашел в
винный магазин на Таганской улице, чтобы выпить, -- начинает Тобольцев
заученно. -- Там ко мне привязался пожилой незнакомый человек, полный такой,
в черном плаще. Из магазина он вышел вместе со мной и что-то все говорил, но
я его не слушал. -- Он приостанавливается, обеспокоенный: -- Вы не пишете
протокол?
-- Успеется. Дальше?
-- Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него
отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос
какие-то документы, вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я
разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер.
-- С чего вы взяли?
-- Потому что он умер.
-- Место, где это произошло? -- резко спрашивает Знаменский, уже с
внутренним ознобом.
-- В Товарищеском переулке.
Выключив диктофон, Знаменский звонит, представляется.
-- Вечером четырнадцатого июня в Товарищеском переулке зарегистрировано
нападение на мужчину?.. Да, жду.
-- Вы мне что -- не верите?
Знаменский не отвечает, прижимая трубку к уху. На том конце провода
начинают зачитывать текст с карточки учета преступлений:
"... обнаружен труп Киреева Д.Т., шестидесяти четырех лет. По
заключению судмедэксперта, причиной смерти явился удар по голове, вызвавший
разрыв сосудов в части мозга, пораженной недавно перенесенным Киреевым
незначительным инсультом. Подозреваемый был задержан дружинниками при
попытке ограбить тело потерпевшего, однако..."
Знаменский машинально записывает, переспрашивает:
-- Когда?.. Его фамилия?.. И кто ведет дело?.. Ясно, спасибо.
Потом долго смотрит на Тобольцева.
-- Вы правы, тот человек умер.
За время телефонного разговора Тобольцев снова ушел в себя.
-- Не угадаешь, где она подстережет, стерва безносая, -- бормочет он.
-- Слушайте, Тобольцев, откуда вся эта дичь? Пухнет, обрастает
подробностями!
-- Не обременяйте вы себя, Пал Палыч... Мне так и так хана.
Знаменский снова включает диктофон и стремительно задает вопросы:
-- Итак, он упал, а вы сразу ушли?
-- Да.
-- Тихо-мирно потопали себе дальше?
-- Да. Такой вот подлец перед вами.
-- А сегодня, одиннадцатого сентября, вдруг приспичило покаяться?
-- Я больше не мог. Мысль, что за мое преступление сидит невиновный...
Знаменский перебивает:
-- Да если вы сразу ушли, Василий Сергеич, откуда вам знать, что
пристававший к вам человек умер, что кого-то арестовали!
-- Да парень уже месяц со мной в камере.
Знаменский поражен. Верить? Не верить? Нажимает кнопку вызова конвоира.
-- Будьте добры, список содержащихся в тридцать первой камере.
Дожидаясь списка, меряет шагами следственный кабинет.
-- Бурное утро... Сюрприз за сюрпризом.
-- Такая уж моя злая судьба, -- после долгой паузы шепчет Тобольцев.
Возвращается конвоир. Да, задержанный по подозрению Холин сидит с
Тобольцевым.
-- Подследственного отправите отсюда в другую камеру.
-- Переселяете меня?
-- По одному делу вместе находиться нельзя.
Тобольцев выпрямляется, вытягивается в струну. Вялости как не бывало.
-- Разве Холина не выпустят? -- вскрикивает он. -- Как же это: я
признался, а его не выпустят?
Ни разу он при Пал Палыче не впадал в столь лихорадочное волнение.
x x x
Слово в слово повторил Тобольцев свою историю и в присутствии
следователя, ведшего дело Холина.
И теперь Знаменский отправляется к коллеге с ответным визитом. Ноги
несут его быстро, проезжую часть пересекают недисциплинированно, на красный
свет. Вот и здание прокуратуры. Вестибюль, лестница, коридор. Перед нужной
дверью Знаменский приостанавливается, делает официальное лицо.
-- Здравствуйте.
-- День добрый, Пал Палыч. Прошу.
Холин, сидящий за приставным столиком, впивается в Пал Палыча глазами.
-- В разговоре примет участие еще один сотрудник, -- говорит ему
Панюков.
Холин привстает и даже отвешивает Пал Палычу нечто вроде поклона.
-- Пожалуйста... Очень приятно.
-- За приятность не ручаюсь, -- осаживает Холина Панюков. --
Расскажите, что произошло четырнадцатого июня.
-- Черный день в моей жизни, -- произносит Холин печально. --
Представьте: иду по улице, хороший вечер, хорошее настроение, хорошая
сигарета. -- Он обращается к Знаменскому, понимая, что сегодня рассказ
адресован ему. -- Завернул в подворотню, чтобы бросить окурок, и вдруг
вижу: кто-то лежит у стены...
-- В первом варианте Холин заметил лежащего, проходя мимо по переулку.
На месте проверили -- выяснилось, что заметить невозможно: темно. Теперь
возникла деталь с подворотней и окурком.
-- Да, сначала я упустил эту мелочь, -- Холин неприязненно покосился на
Панюкова. -- Но о чем она говорит? Только о том, что у меня есть привычка не
сорить на тротуаре. Воспитанный человек поймет. Рассказывать дальше?
-- Да, конечно.
-- Уже столько раз повторял, что заучил наизусть. Значит, я увидел, что
лежит пожилой мужчина, а рядом валяется бумажник с документами. Я решил, что
человеку плохо, подобрал бумажник, чтобы не пропал, и хотел бежать за
помощью. Но вдруг налетели два парня, дружинники, и схватили меня. Вот так я
был задержан "на месте преступления".
-- Гражданин Холин забыл добавить, что при появлении дружинников он
бросил бумажник, а по дороге в милицию сбежал и два месяца скрывался, --
снова вмешивается Панюков.
-- Неужели лучше, чтобы я удрал с бумажником? Зачем мне чужой бумажник?
Я думаю, в подобной ситуации любой испугался бы. Представьте, парни
вообразили бог знает что, никаких объяснений не слушали, бумажник считали
"железной уликой"!.. Я хотел переждать, пока утихнет шум. Я не думал, что
все так серьезно! Ведь, когда я побежал, я не знал, что он мертвый! Я же не
знал! Вы верите? -- взывает он к Знаменскому.
Последние фразы прозвучали с неожиданной искренностью, и Знаменский
кивает:
-- Пожалуй, не знали.
-- Наконец-то! Наконец нашелся человек, который способен поверить! Я
догадываюсь, кто вы и почему пришли, и вы понимаете, что я догадываюсь.
Зачем притворяться, Пал Палыч? Позвольте вас так называть.
-- Хорошо, не будем притворяться. Но я пришел не ради вас, а затем,
чтобы понять поведение Тобольцева. Если вы согласитесь кое-что разъяснить.
-- Собственно, я готов.
-- Расскажите Пал Палычу, как развивались ваши отношения с Тобольцевым,
-- говорит Панюков.
-- Видите ли, началось случайно. Мне было очень тяжело в камере, а
Тобольцев казался симпатичнее других, и я поделился с ним своей бедой. --
Холин излагает историю гладко, без запинки. -- Он выслушал, расспросил и
вдруг замкнулся, помрачнел... И вот однажды мы остались одни, и он во всем
признался. Я его умолял меня спасти. Вчера он наконец решился. Такое
счастье! -- Холин потупляется, а следователи обмениваются быстрым взглядом.
-- Когда Тобольцев вам признался, то как он изложил суть преступления?
Постарайтесь как можно точнее. -- У Панюкова скучающий тон, но он готовит
небольшой проверочный трюк.
-- Четырнадцатого июня вечером Тобольцев зашел выпить в магазин на
Таганской улице, -- уверенно чешет Холин. -- Там к нему привязался
незнакомый человек, полный, в черном плаще, и позже в Товарищеском переулке
у них вышла ссора...
-- В черном плаще? -- перебивает Панюков. -- Помнится, он сказал в
синем.
-- В синем?.. -- на мгновение Холин теряется. -- Да нет же, в черном!
Неужели он перепутал, подонок?! Маразматик!
-- Не вам бранить Тобольцева, -- одергивает Панюков.
-- По-вашему, должен благодарить? Он кого-то ухлопал, а я мучайся? Еще
неизвестно, почему он тот бумажник не спер! Может, это я его спугнул!
-- А в бумажнике были деньги?
Холин разом остывает и вспоминает, что он порядочный и
благовоспитанный.
-- Откуда я знаю? Не имею привычки копаться в чужих вещах. Я хотел
только человеку помочь, а вы...
-- А я, -- ничего. Кстати, цвет плаща Тобольцев мог и перепутать. --
Следователь для виду заглядывает в папку. -- Э-э, да я сам перепутал.
Действительно, черный плащ.
-- Ох... -- облегченно выдыхает Холин.
-- Испугались? Чего ж вам пугаться? Скажите, беседа с Тобольцевым
состоялась утром, вечером? Давайте восстановим для Пал Палыча картину во
времени и пространстве.
-- Раз мы были вдвоем, то, очевидно, других вызвали на допрос. Значит,
с утра или после обеда...
-- Вы стояли? Сидели у стола?
-- Вероятно, сидели...
-- И с чего он начал?
-- Собственно... вряд ли я вспомню.
-- Хоть некоторые фразы должны всплыть, если вы сосредоточитесь.
-- Н-нет. В тот момент я настолько разволновался, все смешалось. Очень
жаль, раз вам это важно, -- он по-прежнему обращается к Знаменскому,
стараясь выдерживать доверительный тон.
-- Число тоже не вспомните?
-- Примерно с неделю назад. В камере дни так сливаются.
-- Мы за эту неделю дважды встречались, Холин. Вы и не заикнулись о
Тобольцеве!
-- Вы не из тех, кто верит! -- огрызается Холин и снова "со всей душой"
к Знаменскому: -- Я не располагал уликами, Пал Палыч! А Тобольцев колебался.
Он должен был морально дозреть.
Следователь холодно наблюдает эти заигрывания Холина.
-- Удовлетворены, Пал Палыч?
-- Есть маленькая неясность. -- Знаменский в свою очередь хочет
прозондировать Холина.
-- Прошу.
-- Для безвинно арестованного, Холин, вы ведете себя на редкость
спокойно. Месяц в заключении -- и ни жалоб, ни возмущенных писем в разные
инстанции. Между тем темперамента вы не лишены. Какое-то неестественное
смирение...
-- Справедливо замечено, -- поддерживает Панюков. -- Если вы
действительно не виновны.
-- То есть как, "если действительно"? -- жалобно и вместе раздраженно
вскрикивает Холин. -- А признание Тобольцева? Почему "если"? Может, он не
все сказал? Пал Палыч! Он сказал, что был пьяный?
-- Да.
-- Сказал, что ударил по голове?
-- Да.
-- И что Киреев как упал, так и не поднялся?
-- Да.
-- И после всего вы... -- оборачивается Холин к Панюкову, -- вы
намекаете, будто это против меня, что я не жаловался?! Ловко повернули!
Человек верит в советское правосудие, что оно способно разобраться, а вы --
вон как! Теперь стану жаловаться, будьте покойны! Выгораживаете убийцу!
Считаете, нашли несмышленыша? Я требую освобождения!
Панюков выглядывает за дверь.
-- Арестованный больше не нужен.
-- Прощайте, Пал Палыч! -- драматически произносит Холин с порога.
-- Ну-с, я видел вашего "претендента на убийство", вы -- моего. Как
говорится, дистанция огромного размера. Холин -- сплошное самообожание,
самомнение и самосохранение...
-- Однако при нынешнем положении вещей... -- вздыхает Знаменский.
-- Согласен, может вывернуться, -- мрачнеет и Панюков. -- Даже не
уверен теперь, что добьюсь продления срока ареста. Ох уж этот Тобольцев!
Фокусник...
Панюкову вспоминается добрая и несчастная физиономия.
А Знаменский размышляет о Вадиме Холине. Следователь обязан быть
объективным. Но обязан и соображать, когда ему врут. Парень врет. Его
угодливые интонации вдвойне противны потому, что фальшивы. В
действительности я для него -- милицейский придурок, -- думает Пал Палыч.
"Сплошное самообожание и самомнение", как сказал Панюков. Кратко и верно. И
объективно.
x x x
С подобной характеристикой вполне согласился бы отец Вадима, если б
вдруг решил открыть душу. Но этого он не делает никогда. И никому.
Супруги Холины разительно не похожи друг на друга. Он -- высок, худ,
замкнут и молчалив. По лицу трудно понять, какие чувства он испытывает, если
испытывает вообще. Она -- небольшого росточка, кругленькая, румяная,
говорливая. Любая эмоция сразу выплескивается наружу. Жизнь Холиной -- это
дом, хозяйство и главное -- дети: двое сыновей, которых она страстно,
безмерно любит.
Старший, двадцатипятилетний Дмитрий, сидит за столом, отдавая должное
материнской стряпне. А младший, ее маленький, ее Вадик, -- невыносимо даже
подумать -- томится за решеткой!
Сегодня впервые за долгие-долгие недели Холина утешена. В который раз
уже перечитывает она какой-то рукописный листок. Ее немного выцветшие, но
ясные глаза сияют, губы дрожат, и счастливая слезинка скатывается по щеке.
-- Он снова будет дома, с нами! Ах, Митенька! Возблагодарим судьбу!
-- Благодарить надо меня и Киру Михайловну.
-- Кира Михайловна получила и еще получит, мне ничего не жалко! А для
тебя награда -- само освобождение Вадика. Разве нет?
-- Еще бы! Кому охота писать в анкете: "брат судим"?
-- Митя, ты циник, -- ласково упрекает мать.
-- Угу. А идеалист пальцем бы не шевельнул, чтобы расхлебывать вашу
кашу.
Она подсаживается к сыну и гладит его по плечу.
-- Почему ты так говоришь: "вашу кашу"?
-- А чью же? Если бы вы с ним поменьше нянчились...
-- Вспомни, как часто мы бывали строги! -- перебивает мать.
-- Ну да, ты прятала ботинки, когда он собирался на очередную пьянку.
Но если братец влипал в историю, его вызволяли всеми средствами.
-- Ах, Митя, о чем мы спорим? С тобой разве не нянчились? Нанимали
репетиторов, устраивали в институт. Все твои покровители жуют папиными
зубами.
Холин-старший в это время укладывает в потрепанный чемоданчик
зубоврачебные инструменты и протезы. Руки двигаются автоматически, быстро и
экономно. Захлопнув крышку, он выходит в смежную комнату.
-- Куда ты? -- удивляется мать.
-- Примерить мост директору магазина "Ковры".
-- И ты уйдешь сейчас, когда у нас такая радость?
Отец молча направляется в переднюю.
-- Подожди ликовать, -- замечает Дмитрий. -- Письмо получено не для
того, чтобы перечитывать его на ночь. С ним надо идти в органы.
Холина бежит за мужем.
-- Отец, ты слышишь?
Тот проводит расческой по жидким волосам и одевается.
-- Отец, надо идти в органы!
Холин разражается длиннейшей по его меркам речью:
-- Хватит того, что я плачу. Мите нужна квартира -- плачу, у Вадика
неприятности -- плачу. Зубными мостами, которые я сделал, я вымостил детям
дорогу в жизнь. А уж куда они по ней придут, это... -- Он снимает дверную
цепочку и отпирает серию замков.
x x x
У Знаменского маленькое заседание: друзья прослушивают признание
Тобольцева.
-- ...Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него
отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос
какие-то документы: вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я
разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер.
-- С чего вы взяли?
-- Потому что он умер.
Знаменский прерывает запись:
-- Ну и дальше в том же роде.
Томин разводит руками.
-- "Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню...".
Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка
вешает на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано
и ей обещано.
-- Саша, Холин для Тобольцева -- не туз.
-- А что такое Холин?
-- Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер
бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том -- воспитанный
мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам.
Томин хмыкает.
-- Сколько лет дочери Тобольцева?
-- Семь, Саша.
-- Какая версия рухнула! -- комментирует Кибрит.
-- Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь?
-- Совсем просто -- подкуп.
-- Давайте обсудим, -- соглашается Знаменский. -- Тобольцев очень любит
ребят, ценит свободу. За его провинности причитается два-три года. Ради
денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив.
-- А махинации с нарядами?
-- Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на
мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше -- больше. Разумеется, потом он
имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что
с ним сейчас творится, спрятана глубоко...
... ... ... Продолжение "Любой ценой" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |