Синицына, Варвара - Синицына - Муза и генералДетективы >> Русский детектив и боевик >> Авторы >> Синицына, Варвара Читать целиком Варвара Синицына. Муза и генерал
---------------------------------------------------------------
© Copyright Синицина
© Copyright издательство "Вагриус" (www.vagrius.com)
Date: 19 Jan 2002
Выходит в печать в феврале 2002 в издательстве "Вагриус".
В библиотеке Lib.Ru эксклюзивно представлен полный текст книги.
---------------------------------------------------------------
ВПЕРВЫЕ В РОССИИ -
ЖЕНСКИЙ РОМАН ОБ АРМИИ
Биография
Может ли прапорщик написать роман? Да, если этот прапорщик служит в
столице подводного флота и фамилия у него Синицына, а зовут его Варвара...
Десять лет назад студентка сценарного факультета ВГИКа вышла замуж за
курсанта военно-морского училища и поехала с любимым на край света. Край
света располагался в районе 70-й параллели, в одном из гарнизонов Северного
флота. За прошедший период Варвара родила сына, развелась с мужем и
призвалась на военную службу. Прапорщик Синицына является специалистом
первого класса, умеет хранить военную тайну, в перерывах между несением
службы, стрельбами, нарядами и строевой подготовкой пишет романы.
Аннотация
Все началось в гарнизоне с обыкновенного спора на ящик шампанского:
офицер-подводник поспорил с соседкой-телефонисткой, что сможет расшифровать
любую криптограмму. Выиграв спор, он увидел свою жену в объятьях командира и
побежал к командующему. Жаловаться на соперника или просить женсовет вернуть
жену законному мужу? - гадает весь гарнизон. Однако после расшифровки
"криптограммы дьявола" на лодке объявлена двухчасовая готовность, а в полку
погибает три человека...
ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО
Куда податься одинокому журналисту, если в городе так называемых СМИ
раз, два и обчелся, тем более что в первом я уже пописывала? Отправляюсь по
второму адресу, в "Заполярный край". Хорошо писателю, может строчить в стол.
Журналист же - существо прожорливое, ему всегда не хватает фактов и
публичности. Но особенно скудны гонорары. Вот и приходится бегать савраской
в поисках информационной пищи. Не дай бог, опередят.
Еще из глубины аллеи, усыпанной желтыми листьями, моему взору открылась
живописная картина. Главный редактор газеты Костомаров в длинном темно-синем
кашемировом пальто нарезал круги возле парадного входа в редакцию. Красивая
молодая девица с кустодиевскими формами и неказистый парень приколачивали
над массивной дверью красное полотнище "Да здравствуют герои российской
авиации!" под властные выкрики главного редактора: "Выше!", "Ниже!"
Несмотря на цивильный прикид, только слепой не распознает в Костомарове
вояку, хоть и бывшего. Так и подмывает подойти и отдать честь - немедленно.
Что я и сделала. Подошла и задала вопрос, по-военному четко:
- Товарищ главный редактор, разрешите обратиться?
Костомаров оценил мой подход. Оставил дизайнерские хлопоты, кивнул: что
ж, валяй, обращайся. Обычно к нему на козе не подъедешь. А вот ведь -
подъехала. И все потому, что по уставу. Надо запомнить.
- Хочу работать в вашей газете. - Я протянула ему папку со своими
статьями.
Костомаров вытаскивал лист за листом, на каких-то задерживал взгляд и
хмыкал, как мне показалось, одобрительно. А че - я же старалась,
сортировала. Складировала самые безобидные: интервью с артистическим
бомондом, случайно залетевшим из столиц в нашу провинцию, светские сплетни,
советы для дома, для семьи. Конечно, работая в газете, невозможно хоть раз
не отоспаться на конкурирующем издании. Тем более на таком, как "Заполярный
край" - его частенько заклинивало от любви к губернатору. Было бы честнее
переименовать "Заполярный" в "Край непуганого Леонида Петровича". Цитата из
меня.
Однако зачитался Костомаров. Вот что такое бойкое перо!
Значит, Варвара Синицина? Фамилию в девичестве не меняла,
птичка-синичка? Зотова, она же Лобанова, она же Вера Фигнер. Ничего не
забыл? - угрожающе вопросил Костомаров.
Ну что тут скажешь. Молодец, допер. Раскусил в два прихлопа, три
притопа автора иезуитских статей.
Что делает женщину женщиной? Даже отвергнутую на профессиональном
поприще? Спина, прямая и непокорная. Головку поднять, еще лучше -
запрокинуть к небу, чтобы слезы не лились. Черт возьми, слез как раз и нет.
Совсем разучилась плакать. Попробовала шмыгнуть носом и выдавить хоть одну
слезинку. Чтобы она трогательно выкатилась из глаза и протоптала дорожку на
моей щеке. Глухой номер. Жаль. Очень жаль. Не вооружена и совершенно не
опасна.
А ведь были времена! Давно, когда я еще служила в армии, меня в наряде
по камбузу поймал командир части. Не знаю, что больше разозлило его - книга
о Сократе в моей руке или неуставное "здрасти".
На общем собрании командир выволок на середину зала стул и стал
вульгарным образом на него присаживаться, раз эдак десять.
- Прихожу на камбуз, а там прапорщик Синицына сидит.
После его приседаний прояснилось: прапорщик должен вскакивать по стойке
"смирно".
Все время я покорно стояла. Стояла, когда полковник демонстрировал
искусство перевоплощения в меня. Стояла, когда он орал, что наложил на
меня... выговор. И чтоб никто не смел снимать этот выговор без его на то
позволения. Вот после этих слов я и села. Командир чуть не упал от моей
наглости.
- Встать!!! Доложить по уставу!
Встать-то я встала, а что докладывать - ума не приложу. Стою, молчу, в
голове ни одной уставной мысли. И общее собрание части молчит, судорожно
вспоминают устав. Тут командир, как отличник в компании двоечников, выдает
правильный ответ: "Докладывать надо: "Есть!"
Обидно до безобразия. Я знала это заветное слово, вмещающее в себя весь
словарный запас служивого! Можно забыть все слова в объеме толкового словаря
Ожегова, можно даже говорить "калидор" и "тубаретка", и это ничуть не
помешает твоему продвижению по службе, более того - поспособствует. Но при
единственном условии: при любых обстоятельствах должно наличествовать слово
"есть". Не потеряй я его в решающую минуту в кулуарах памяти, была бы сейчас
старшим прапорщиком, а не лицом без определенного места работы и жительства.
А тогда, на общем собрании части, я села и заплакала. Я знаю кучу слов,
которые девушке из приличной семьи знать негоже, а вот самое необходимое
никак не укладывается в моей голове. Сначала плакала для себя - тихо. Но
явно не хватало развития сюжета в мою пользу. Пришлось усилить звук, и я
разрыдалась. Командир выказывал тугоухость, игнорируя эмоциональный всплеск
подчиненного.
И все-таки, несмотря на дисциплинарные запреты и уставы, народ у нас
добрый - мне сочувствовали. Особо жалостливые даже успокаивали. Шепотом. На
языке сцены я трактовала их шипение не иначе, как "бис". И бисировала. Успех
превзошел все ожидания: командир потребовал "вывести эту истеричку из
красного уголка".
Чьи-то заботливые руки подхватили меня, заливавшуюся горючими слезами,
и поволокли к выходу. Вот он, миг катарсиса, очищения, или так называемая
кульминация. Как и положено драматургу, закрутившему до отказа пружину
фабулы, я развернулась лицом к своему гонителю и, испепеляя его глазами,
донесла до присутствующих квинтэссенцию своего революционного непослушания:
"Вы хам, а еще мужчина!"
Гражданская война после этого не случилась, но подавляющее большинство
личного состава части тайком жало мне руку как выразителю общественного
мнения. Командир воспринял услышанное избирательно - из сказанного отнес на
свой адрес только последнее. Чем же еще можно объяснить отсутствие выговора
в моем личном деле и уважительное "Варвара Михайловна" взамен дежурного
"товарищ прапорщик"? Вот вам и трактат о благотворном воздействии женских
слез. Коих на данный момент нет и не предвидится.
По-моему, перебой с водоснабжением случился из-за некоего удовольствия,
доставленного-таки мне отказом главного редактора. Костомаров просек автора
пасквилей о степени его финансового благополучия по стилю. А нам, авторам,
это всегда лестно. Что ни говори - публичное признание! Даже если публика -
недавний объект яростной трепки.
Да слышу я вас, поборники нравственности и морали! На моем месте вы бы
никогда не пошли на поклон к Костомарову, работать в "Крае" для вас
противно. А мне противно, когда у меня нет денег, противно жить непонятно
где, противно, когда сын Василий не со мной. И потом, подойдем к
журналистике с точки зрения профессии. Вот строгаю я табурет. Да плевать
мне, кто будет на нем сидеть!
Мою гневную филиппику прервал гул мотора. Костомаров с поспешной
небрежностью сунул мне папку и устремился к "Волге", газующей к центральным
воротам редакции. Из выпавшей папки, подхваченные ветром, разлетались мои
статьи. Я бросилась за одной и чуть не попала под колеса. Но что это "чуть",
знала только я. Страшно закричала какая-то женщина, заскрипели тормоза. Я
брякнулась на асфальт. Чертовски жаль колготки, но не жертвовать же ради них
роскошной экспозицией!
Однако пребывать в лежачем положении пришлось недолго. Чьи-то сильные
руки легко оторвали меня от шершавого асфальта, и я почувствовала его запах.
Запах мужчины. С закрытыми глазами я плыла в темноте, а вокруг толпились
голоса. Костомаров требовал отдать тело журналистки ему, перезревший баритон
предлагал засунуть меня в машину, но Он сказал: "Я сам". От его голоса,
насмешливого и властного, от его запаха все закипело во мне, накрыло
бесстыжей волной желания.
Мир онемел. Погрузился в вакуум. В тумане звуков я слышала только
биение своего сердца. Сердце предательски колотилось в груди. Чтобы хоть
как-то помочь изнывающей плоти, я переменила положение - безвольно
болтающейся рукой обняла своего спасителя за шею. Шея была что надо:
крепкая, колючая, она жарко пульсировала под пальцами. Стало страшно, я
боялась открыть глаза. Помните, у Пушкина: "Ты лишь вошел, я вмиг узнала..."
И я испугалась: узнав по запаху, голосу, на ощупь - не узнать глазами.
Репортаж с места событий. Глаз дьявольский, желтый, нахально
подмигивает. Черт возьми, это моя игра!
Вот так благодаря удачному дебюту я оказалась за праздничным столом. И
не на задворках, а в эпицентре событий. Напротив, за грядой закусок и
частоколом бутылок, восседают Костомаров с генералом. По правую руку от
главного редактора - та самая девица с кустодиевскими формами; наперегонки с
румяным майором, в котором чувствуется стать молодого зубра, они предлагают
ей закуски:
- Ирочка, съешь. Ирочка, выпьем на брудершафт.
Ирочка морщит хорошенький носик и подталкивает свою рюмку майору, от
чего Костомаров куксится и демонстративно разворачивается в сторону
генерала. Генерал самый что ни на есть настоящий: посеребренные виски и
чеканный профиль. На лбу у него написано, что он кастрирован. Еще на
призывной комиссии. Что всю жизнь, начиная с голодной юности и заканчивая
сытой старостью, генерал знает только одну женщину - свою супругу, которую
называет грубовато "мать". Народ угадывает за этим небрежным обращением
большое, светлое чувство. Тетки при виде таких мужиков, облаченных в штаны с
голубыми лампасами, падают навзничь, спят и видят себя генеральшами. А ведь
не всем дано.
Генеральши - женщины определенной породы. Удивительным образом они не
тянут одеяло на себя, а тянут потенциального генерала по жизни и доводят до
вершин карьеры. Что и говорить, похвально.
Сожалею, но мне дано довести мужа только до истерики, развода и полного
банкротства.
И вот когда муж, окончив академию, натягивает штаны с лампасами, здесь
и обнаруживается разница социальных уровней. Он - образованный,
востребованный, живой символ власти, она же измотана вечными скитаниями по
гарнизонам, заботой о нем и детях, а если учесть и полную профессиональную
дисквалификацию... Увы! Как говорится, о чем речь. Добавьте еще профурсеток
всех мастей и калибров, мечтающих делить с генералом тяжкое бремя славы.
Есть от чего вздрогнуть.
Вот такая белиберда в голове. И все из-за него, сидящего рядом.
Теперь-то я знаю, что он, тот, кто нес меня на руках и смеялся рыжим глазом,
полковник авиации Алексей Власов. Герой России. По этому случаю и банкет, и
все речи. Слава богу, полковник не из тех, кто плюсует: он небрежно слушает
тосты, в коих предстает лучшим летчиком палубной авиации, первым среди
строевых пилотов посадившим Су-27 на авианосец, и так далее и тому подобное.
Ему-то что - он на меня толком и не смотрит, зачем только нес! А вот я
чувствую, что клюю, прямо-таки заглатываю эту наживку, и с большим
удовольствием. В табели о рангах летчики на особом положении. "Обнимая небо
крепкими руками, летчик набирает высоту..."
Уже тепленький Костомаров с нарушенной фокусировкой лица тянет к нему
свою рюмку.
- С такими героями нам все небо по плечу!
Чтобы хоть как-то прийти в себя, я наклоняюсь, заглядываю под стол и
ойкаю. Судьба моих колготок весьма печальна: на коленке зияет большая дырка.
- Впечатляет. - Заинтригованный моим трагическим "ой", под стол
заглядывает полковник.
- Надеюсь, вы о ногах, - шепчу я и смотрю ему прямо в глаза. И он тоже
смотрит. И я вижу в его глазах дорогу, по которой пропылил полк женщин, а
может, и дивизия.
- Колготки не мой профиль, - усмехается герой и прямо под столом
протягивает мне руку. - Алексей.
Варвара Синицына, журналист, - как можно строже шепчу я и запрещаю себе
строить ему глазки.
На данном этапе подобные телодвижения излишни: все это он уже видел в
исполнении тех, кто пылил по дороге. "А он, мятежный, ищет бури..." Клиент
заказывает бурю. Вот такая трактовка ситуации.
В самый интересный момент уставной ботинок генерала наступил на
глянцевую туфлю главного редактора и тяжело, со смаком придавил ее всей
подошвой. Одно движение ноги вызвало перемены: герой нахмурился и вылез
из-под стола, я - за ним.
Наверху тоже перемены. Костомаров уже не славословит, а вяло бормочет.
После темноты сей кульбит выглядит крайне нелепо: обычно вальяжный редактор
путается в словах. Ну и куда мы без генерала, без его команд? Властный
кивок, и Костомаров послушно занимает свое место. Генерал берет бутылку
водки, что позабористее, и отточенными движениями под самый край наполняет
наши рюмки.
- Алексей, за тебя пьем.
- Я не пью, - заявляет герой.
Генерал смотрит в мою сторону. Под тяжелым взглядом командира дивизии
моя рука предательски тянется за рюмкой. Хотя почему "предательски"? Ну что
с того, что они друг другу все ноги оттоптали, может, так надо. И кто он
мне, этот рыжеглазый герой? Ну, нес меня на руках, ну, лицо у него
порядочного человека, ну, мой рваный гардероб его впечатлил... Но при таком
раскладе до клятвы верности не одна верста... Потом, не каждый день генерал
мне выпить предлагает.
- Она тоже не пьет...
По-моему, это про меня. Однако! А я себе уже бутербродик с икорочкой
под закусь наметила. Нет, даже уединение под столом не оправдывает
вероломного покушения на мой рацион. Опять же не до дискуссии: пью я или не
пью. "Нет выхода, уйди" - цитата из Музы Пегасовны, моей подружки-старушки.
Молча встаю, эффектно опрокидываю в себя рюмку водки и покидаю злачное
место.
За спиной никто не вздрогнул. Обидно.
Я сидела на подоконнике редакционного туалета и курила. Стемнело. За
спиной горел огнями наш городишко, люди вернулись домой с работы, пили чай с
баранками, валялись на своих диванах. У всех что-то есть: коли не чай, то
баранки, коль не баранки, так диван. И только у меня нет ничего, как у
деклассированного люмпена, по сравнению с которым пролетариат обеспечен хотя
бы оковами. А ведь еще вчера я жила не тужила. И если были некоторые
неудобства, то обеспечивал их шеф-редактор. Не гурман, а обжора: берет все,
что под руку попадается. Меня тоже как-то раз попытался взять и получил. По
морде. Вы можете подумать, что я "не такая девушка", кисейное создание, да и
только. Как раз наоборот. Девушка я "такая", но спать с шефом все равно, что
есть из жирной общепитовской тарелки. Вслед за естественно вытекающим из
данной оплеухи сокращением я и мой сын Василий лишились крыши ведомственной
общаги. Хорошо, сына я родила от порочного зачатия, так что у моего мальчика
полный комплект, доставшийся ему от родителей, хоть и разведенных. Сейчас
Василий коротает вечер у папаши, а я - на подоконнике.
- Только и слышно: ах, Власов, герой! Весь такой порядочный! А
попробовал бы он быть порядочным на моем месте! Но этого... не видать! Пока
я здесь командир дивизии! - раздался из-за стены генеральский бас.
Ничего себе звукоизоляция - можно подумать, что мы в одной уборной.
- Потише, товарищ генерал!
Это уже Костомаров шипит, еле расслышала, не забывает, шельмец, об
особенностях национального строительства.
- "Потише"! Вот так, втихую, и меня хотят снять. Не выйдет. Организуешь
прессу: не забыл еще, чем мне обязан...
Пока генерал углублялся в список добрых дел, которые он внес на счет
главного редактора, я вытащила из сумочки диктофон, сбросила туфли и шагнула
на карниз. По сравнению с общаговскими масштабами два шага над пропастью к
соседнему окну - детская забава.
Где-то далеко шумел банкет. Я вышла из туалета и едва успела придать
своему лицу хмельной вид: в холле, развалясь на диване, сидели Костомаров и
генерал. Мое появление всколыхнуло главного редактора.
- О, какая девочка! - пьяно воскликнул он и, не успев подняться, рухнул
на диван.
Удивительная метаморфоза! Еще секунду назад генерал выглядел пьяней
пьяного Костомарова, а сейчас я ежусь под его пронзительным взглядом.
Старательно шатаясь, с блуждающей улыбкой направляюсь к выходу.
- Кто она? Журналистка? - спросил генерал.
- Журналюшка, нюх как у овчарки, - ответил Костомаров.
Герой догнал меня на лестнице. Идет вровень, ступенька за ступенькой.
Мы молчим, в тишине парадной только наши шаги. Как странно, длинная-длинная,
нескончаемая лестница. Уже внизу, у самой двери, он доводит до моего
сведения:
- Я провожу вас.
Мы выходим во влажную прохладу первых осенних ночей. На редакционном
дворе урчащий мотором "уазик" фарами освещает нам путь. Молча садимся в
машину, она срывается с места. Шофер - старший сержант - косит на меня
глазом в зеркало заднего вида и напропалую лихачит перед дамой. Молю Бога на
фоне развившегося у шофера косоглазия, чтобы мы не врезались в дерево или
фонарный столб. Строевая невозмутимость и полковника, и сержанта просто
умиляют. В предвкушении самого интересного я замираю на заднем сиденье.
Полная иллюзия, что машина мчит по едва освещенным улицам с точным
знанием пункта моего назначения. Оказывается, данный вопрос заботит не
только меня. Не оборачиваясь, герой задает вопрос:
- Где вы живете?
Я смотрю на его стриженый затылок и наслаждаюсь паузой. Со старшего
сержанта слетает дембельская спесь и, отвалив челюсть, он откровенно пялится
на меня. Дурак, смотри на товарища полковника: паузу держит по системе
Станиславского. А еще лучше, - дабы не кануть в Лету вкупе с моей
заготовкой, - на дорогу!
- Нигде, - просто и ненавязчиво говорю я, - в редакции сократили, из
общежития выселили.
Вот это эффект! Герой оборачивается и смотрит на меня не без восторга.
Хлопая ресницами, я старательно изображаю невинное создание.
Он, удивленный, разглядывает меня, застенчивую, когда я уже собираюсь,
указав дом подруги, фасад которого прямо по курсу, покинуть его общество, и
кивает шоферу:
- В гарнизон.
Чуть было стихшая, машина развернулась, рванула в обратном направлении.
Один ноль в его пользу.
Ну никакой жены здесь никогда не было. Я беззастенчиво брожу по его
однокомнатной квартире и пялюсь во все углы. Он не препятствует, напротив,
явно забавляется нахальным любопытством, снисходительно отступает,
оказываясь на моем пути. Зрелище довольно однообразное - ни тебе помады, ни
домашних тапочек женского размера. Все стены сплошь и рядом увешаны
фотографиями самолетов и самолетиков. Столы, в том числе кухонный, завалены
планшетами и полетными картами. Где же здесь пьют кофе?
Не дав ответа на поставленный вопрос, он достает из шкафа постельное
белье и сует мне в руки.
- Постелите.
- А где вы ляжете?
Мне на самом деле интересно, тем более что во время осмотра, кроме
дивана, лежачих мест не обнаружено. Неужели герой среди ночи свалит к другу
или подружке(!)? Неужели ему есть, кого будить? Или еще вариант - герой всея
Руси будет спать на полу, у моих ног!
- С вами, - говорит он.
Я ухожу. Бросаю все эти наволочки, простыни и ухожу. Он преграждает мне
путь.
- Если мне нравится женщина, ничто не помешает мне... - запальчиво
говорит он и, усмехнувшись, добавляет: - ...выпить с ней кофе.
Он сдает все позиции, в том числе и дверь. Но меня так просто не
разжалобить. Я требую вызвать машину и в ожидании ее, с сигаретой в руке,
сдвинув весь летный хлам, сажусь на край стола. Он слушает, прислонясь к
стене, как я рассуждаю о безнравственности прелюбодеяния с практически
посторонним человеком.
- Потом нам будет стыдно и гадко, у таких отношений нет будущего, - как
можно доходчивее объясняю я и для наглядности привожу иллюстрацию. -
Представь, что мы зачнем мертворожденного ребенка и уже в минуту зачатия
будем знать об этом.
Он молчит, согласен. Я комкаю сигарету в пепельнице, я ухожу. И тут у
самой двери наперекор себе и его легкому согласию выставляю ногу в туфле.
- Застегни.
Он приближается и, опустившись на колено, берет мою ногу в свои ладони.
С интимной нежностью, неспешно, словно набедренную повязку, стягивает туфлю
и прижимается щекой к моей ступне. Внутри меня кипит как в чайнике. Я
впиваюсь ногтями в дверь, пол плывет подо мной. Его руки подхватывают меня.
Вздох первобытной страсти запрокидывает голову, клокочет в горле. Как
громко, до звона во всем теле гудит тишина! Неиссякаемый гул вторит каждому
движению, нарастает с желанием, врывается в меня и гудит, гудит...
- Машина, - шепчет он и абсолютно варварским способом срывает с меня
одежды.
Конечно, я не спать сюда приехала. Но надо же и совесть иметь:
проклятый телефон звонит как бешеный. Я открываю глаза. День начинается с
утра, между прочим, очень раннего утра. Из ванной, под аккомпанемент воды,
доносится его голос:
- Возьми трубку.
Ничего себе доверие! А если я услышу большую военную тайну и разглашу
ее, что будет тогда с обороноспособностью нашей страны?
- Алле, - со всей мерой ответственности говорю я.
- Варя, жду вас сегодня в редакции, - отвечает трубка голосом
Костомарова и заходится сигналом отбоя.
Я определенно зауважала главного: профессионально обработал информацию
в кратчайший срок и в тяжкий период похмелья! Я определенно смущена. Наша
тайна определенно уже не тайна, во всяком случае, для Костомарова и
генерала. Все остальное - неопределенно.
Алексейвышел из ванной такой свежий, такой утренний, мокрые пряди и
капли воды на плечах. Запрокинув руки за голову, я лежу на постели и
откровенно рассматриваю его. Ладно сложен. Почти нагой, лишь полотенце на
бедрах, какое совершенство форм! Ни грамма целлюлита! Он протянул мне руку,
горячими пальцами сжал мою ладонь.
- Кто звонил?
- Да так... ошиблись номером. Лелик, я переоценила себя, мне почему-то
не гадко и не стыдно.
Мужественно перенеся трансформацию своего имени, он присел рядом и
погладил меня словно маленькую по голове.
- Человек всегда знает, чего ему действительно стоит стыдиться, Вака.
Кое-что прояснилось: Вака и Лелик, Лелик и Вака.
Прислонясь к дверному косяку, я смотрю, как он справляется с кухонной
утварью, как насыпает кофе в турку, как споласкивает чашки. Не очень-то
ловко. Неужели смущен? Девушка из хорошей семьи засучила бы сейчас рукава и
встала к плите. Но это не мой путь. Прошло время, когда я, молодая, глупая,
покупала мужчин. Смешно думать, что купить можно только за деньги, - особо
прожорливых, кратчайшее расстояние к сердцу которых лежит через желудок,
можно купить и за тарелку борща. Традиционно на рынке мужчин женщины
раскошеливаются по полной программе: от игры на арфе, приторной верности до
беременности. Но ведь любая монета может быть разменной.
Боже, какая я циничная! Между прочим, в одной американской энциклопедии
написано: "Циник - человек, который по недомыслию видит жизнь такой, какая
она есть, а не такой, какой она должна быть". Так что цинизм не всегда во
вред, бывает и во благо. Хотя бы сейчас. Прямо-таки завтрак в кругу семьи. Я
привычно тянусь за сигаретами. Как жаль, что Лелик не курит: если что и
сближает людей, так это пороки, а вовсе не добродетель. Зато он из числа
сочувствующих: берет зажигалку и щелкает ею.
- Если б ты была моей женой, то не курила бы.
Я готова бросить сигарету, я готова навсегда бросить курить, но пламя
настойчиво горит в его руке. Впервые в жизни затягиваюсь без всякого
удовольствия. Чтобы хоть как-то взбодриться, достаю диктофон, ставлю кассету
на перемотку.
- Лелик, я вчера услышала разговор твоего генерала с главным
редактором, хочешь послушать, о чем говорят?
- Нет. Мне не нравятся люди, которые подслушивают и подглядывают.
- Но я же случайно.
- Даже так, Вака.
Удивительно, но я сконфужена, неловко прячу диктофон в сумку.
- Извини, спешу, полеты. - Он застегнул "молнию" на летной куртке.
- Лелик, можно с тобой?
Он глянул на циферблат.
- Две минуты на сборы.
Все было в движении, когда наш "уазик" подъехал к аэродрому. Личный
состав полка - сплошь в синих комбинезонах - снимал чехлы с самолетов, с
тщательностью домашней хозяйки готовил взлетную полосу. Машина остановилась.
Лелик уже на выходе обернулся ко мне и протянул ключ.
- Возьми.
Вот так, просто и ненавязчиво доверил самое дорогое - право на
жилплощадь, и я неожиданно даже для себя самой закомплексовала.
- Да что ты, не надо... созвонимся...
- Надо, Вака, надо, - перебил он меня и, подмигнув, выпрыгнул из
машины.
К нему уже спешил огромный, как молодой зубр, майор. Я узнаю в нем
любителя выпить на брудершафт.
- Товарищ полковник, полк к проведению плановых полетов готов!
- Покажешь журналистке аэродром.
И ушел, даже не взглянув на меня. А попрощаться?
Наблюдать с вышки контрольно-диспетчерского пункта за полетами совсем
не то, что, стоя на земле, задирать голову к небу. Прямо за стеклом,
сотрясая пространство, в опасной близости взмыл в небо истребитель. Мощная
машина легко повернулась крылом к земле, сделала двойной боевой разворот,
затем медленный разворот на вираже у самой земли и вдруг - свечой ввысь.
Потрясающе! Оказывается, я совершенно не владею собой, оказывается, я кричу,
более того - мой возглас слышит сопровождающий меня майор. Снисходительно
усмехнувшись, он кричит мне в ухо:
- Власов! Летчик-снайпер! Для нас он царь и бог, одним словом -
профессионал, лучший...
- Что, лучше комдива?
Сравнение Власова с генералом смешит майора; каким-то чужим, но
удивительно знакомым голосом он говорит:
- А Шуйского меж нами нет?
И уже от себя уточняет:
- Я же сказал - лучший.
Всю дорогу от аэродрома до редакции я ехала потрясенная. Совершенно
очевидно, что я, как наркоман на иглу, подсела на Лелика. И не потому, что
он набрасывался на меня этой ночью как голодный волк, не потому, что шептал
какие-то смешные слова, да и жест доброй воли с ключом я не отношу в реестр
поступков. Потряс его профессионализм. В отличие от других женщин, падких на
мускулистое тело, стихи при луне, дорогие подарки, именно профессионализм
более всего возбуждает меня в мужчинах. Иногда пугаюсь: а если встречу
вора-медвежатника или карточного шулера высокого полета? Плакала тогда моя
гражданская позиция, а с ней и свобода.
ГЛАВНОЕ ДОСТОИНСТВО ДЕВУШКИ
Какое счастье, что меня не испортил квартирный вопрос! Он просто был
снят с повестки в самом начале моего нравственного падения. Где-то после
полудня, в разгар первого рабочего дня в редакции "Заполярный край",
непосредственно на мое рабочее место пришел Костомаров. Если честно, я
сдрейфила. Минуту назад, раздираемая любопытством, я воспользовалась пустым
кабинетом и наконец-то включила диктофон.
- Организуешь прессу. Подключишь личный состав. Не забыл еще, как
матросы в рекордно короткий срок дачу тебе отгрохали? Материалов не хватало,
так казарму разобрали... - напирал генеральский бас.
- Ну, было, было, - где-то на заднем плане звучал голос Костомарова.
- Не было, а есть! И будет, Вовик...
Что будет у Вовика еще, я так и не расслышала, какой-то шорох привлек
мое внимание. Обернувшись, я обнаружила уборщицу, занятую мытьем окна. Каким
образом она оказалась за моей спиной в глубине кабинета? Давно ли она здесь,
хороший ли у нее слух и что конкретно она слышала. Преспокойно домыв окно,
женщина неуклюже выскользнула за дверь, а я все сидела с липкими ладонями.
Что делали герои-подпольщики в случае провала? Гулко приближались шаги
по коридору... Медленно отворяющаяся дверь довершила контузию: я пылала,
руки сжимали диктофон.
На пороге возник Костомаров.
- Варвара, - произнес он и потянулся рукой к внутреннему карману
пиджака.
... ... ... Продолжение "Муза и генерал" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |