Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Эмиль Боев - Боев - 1. Господин Никто

Детективы >> Переводные детективы >> Авторы >> Райнов, Богумил >> Эмиль Боев
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Богумил Райнов. Господин Никто

--------------------

Богумил Райнов. Господин Никто

("Эмиль Боев" #1). Пер. с болг.

========================================

HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5

--------------------

1


     Вечернее небо над Афинами, темно-синее, необъятное, усыпанное трепещущими звездами, поистине сказочно прекрасно.

     Совсем иным видишь это небо сквозь решетку тюремной камеры. А мне приходится глядеть на него именно так. Блеск южных звезд меня отнюдь не трогает, и если я и просунул нос между железными прутьями, то лишь ради того, чтоб избавиться от тяжелого запаха мочи, которым пропитана камера.

     - Ты жалкий предатель, и все тут! - слышится хриплый голос у меня за спиной.

     Я не отвечаю и, прильнув к решетке, жадно вдыхаю ночной холодок.

     - Мы гибнем по тюрьмам во имя социализма, а предатели вроде тебя бегут от него! - продолжает тот же голос за спиной.

     - Заткнись, скотина! - бормочу я, не оборачиваясь.

     - Гнусный жалкий предатель, вот ты кто! - не унимается человек в глубине камеры.

     Оба мы едва языком ворочаем, потому что обмениваемся подобными репликами с неравными промежутками вот уже пятые сутки. С тех пор как пять дней назад этот тип попал в мою камеру, а у меня хватило ума проговориться, что я бежал из Болгарии, он без конца твердит, что я негодяй и предатель. Македонец откуда-то из-под Салоник, он величает себя крупным революционером, хотя, по-видимому, это обычный провокатор и приставлен ко мне с целью выведать что-нибудь. Меня вовсе не интересует, кто он такой, и я готов даже брань его сносить, постарайся он хоть как-то разнообразить ее. Но когда тебе по сто раз на день, словно испорченная пластинка, повторяют "жалкий предатель", это в конце концов начинает надоедать.

     Сосед по камере еще раз произносит свой рефрен, но я не отзываюсь. Он затихает. Обернувшись, я направляюсь к дощатому топчану, покрытому вонючей дерюгой, который служит мне кроватью. Чистый воздух подействовал на меня как снотворное, и я вытягиваюсь на топчане, чтобы немного подремать. Потому что, едва заметив, что я уснул, меня торопятся разбудить. Ведут в пустую полутемную комнату, направляют в глаза ослепительный свет настольной лампы и принимаются обстреливать вопросами, всегда одинаковыми, неизменными, как ругань моего соседа:

     - Кто тебя перебросил через границу?

     - С кем тебе приказано связаться?

     - Какие на тебя возложены задачи?

     На каждый из этих вечных вопросов вечно следует один и тот же ответ. Но ответ всегда вызывает новый вопрос, на который я даю неизменно тот же ответ, затем опять вопрос, и так продолжается часами, до тех пор пока от яркого света у меня перед глазами не поплывут красные круги и от изнеможения не задрожат колени. Иногда ведущий допрос внезапно вскакивает и орет мне в лицо:

     - А! Прошлый раз ты говорил другое!

     - Ничего другого я не говорил, - сонно отвечаю я, изо всех сил стараясь не свалиться на пол. - И не мог сказать ничего другого, потому что это сама правда.

     Частенько у допрашивающего выдержки оказывается меньше, чем у меня, и тогда, чтобы дать волю своим нервам, он отвешивает мне одну-две затрещины.

     - Дурачить нас задумал, а? Твою мать!.. Теперь ты узнаешь, как здесь допрашивают вралей вроде тебя!

     Однако, если оставить подобные отклонения в стороне, допрос ведется все тем же способом: одни и те же вопросы, одни и те же ответы, потом опять все сначала, по нескольку часов подряд, стоит мне только задремать на вонючем топчане.

     Но вот сегодня дела приняли иной оборот. Меня отвели не в пустую комнату, а в другую - поменьше. За письменным столом низкорослый щекастый человек с блестящей лысиной. Знаком отослав стражника, он указывает мне на стул возле письменного стола и предлагает закурить. Первая сигарета за шесть месяцев. Хорошо, что я успеваю сесть. Иначе наверняка свалился бы - так меня шатнуло.

     Щекастый терпеливо выжидает, пока я сделаю несколько затяжек, потом говорит, добродушно усмехаясь:

     - Ну, поздравляю вас. Вашим мукам приходит конец.

     - В каком смысле?

     - Мы возвращаем вас в Болгарию.

     Меня охватил такой неподдельный ужас, что человек за столом, будь он даже круглым идиотом, и то, наверно, заметил бы это. Но хотя щекастый наблюдает за мной очень внимательно, он и виду не показывает, что обнаружил во мне какие-то перемены.

     - Ну и как, вы довольны?

     Я молчу, силясь подавить испуг, потом машинально делаю затяжку и медленно произношу:

     - Значит, отсылаете, чтоб меня ликвидировали... Но скажите, ради бога, что вы от этого выиграете?..

     - Да будет вам! - успокоительно машет рукой щекастый. - Никто вас не ликвидирует, самое большее - поругают слегка за то, что не выполнили задание. Но вы им объясните, что в Греции дураков нет. Верно?

     И опять добродушно усмехается.

     - Послушайте! - восклицаю я взволнованно. - Уверяю вас, что меня ликвидируют! Пожалуйста, не возвращайте меня туда!

     - И это возможно! - неожиданно соглашается человек за столом. - Но в таком случае вас сгноят в здешних тюрьмах. Мы в болгарских коммунистах не нуждаемся. У нас своих хватает.

     - Никакой я не коммунист. Иначе зачем бы я бежал. Если находите нужным, отправьте меня в тюрьму, только не отсылайте меня туда! В тюрьме все-таки живешь...

     - Решено, - весело бросает толстяк. - Хотя там вас ждет такая жизнь, что вы сами предпочтете смерть.

     Потом вдруг добавляет, уже иным тоном:

     - Лучше сознайтесь. Сознайтесь, и я торжественно обещаю сразу же вас вернуть. Ничего мы вам не сделаем. Никакого преступления вы совершить не успели, так что получится вроде от ворот поворот...

     - Но поймите же, ради бога, не в чем мне сознаваться! - кричу я в отчаянии. - Я вам сказал чистую правду: бежал, чтоб пожить на свободе! Бежал, потому что там для меня нет жизни! Бежал, бежал, вы понимаете?!

     Человек выбрасывает вперед свою пухленькую руку, как бы защищаясь от моей истерии, а другой нажимает кнопку звонка.

     - Уведите его!

     Страж выводит меня за дверь, тумаком указывает направление, и я иду по длинному пустому коридору, пытаясь собраться с мыслями. А какой-то смутно знакомый голос издевательски шепчет мне на ухо: "Ступай пожалуйся отцу с матерью!"

     Это было перед обедом, а сейчас уже вечер, и никто ко мне не приходит. Будто все на свете забыли обо мне, кроме моего соседа, который неукоснительно напоминает каждые пять минут, что я предатель. Обо мне забыли. И все же я уверен: стоит мне попытаться уснуть, как тут же придут меня будить.

     Постель на топчане отвратительно грязная, насквозь пропитанная человеческим потом. Я лежу на спине, чтоб держать нос подальше от вонючей дерюги, и стараюсь не думать о том, что меня ждет. Все возможные варианты я уже перебрал в уме и решил, как действовать в каждом данном случае, так что с этим покончено. Больше ломать голову не имеет смысла, это только утомляет. Так же, как нападки соседа по камере.

     - Вставай!

     Голос идет откуда-то издалека, и я не обращаю на него внимания.

     - Вставай!

     Голос становится более ясным, даже осязаемым. Я слышу его и ощущаю пинок в бок. Значит, я не ошибся. Едва успел забыться, как меня уже будят.

     Открываю глаза. Часовой пинает меня тяжелым сапогом. Рядом с ним - один из моих постоянных допросчиков.

     - Вставай, ты что, оглох!

     Меня приводят в ту же комнату, где принимал щекастый. Но сейчас щекастого нет. Вместо него у темного окна стоит спиной к двери стройный седоволосый мужчина в сером костюме безупречного покроя. Мои провожатые удаляются и закрывают за собою дверь. Как бы не заметив моего появления, мужчина еще с минуту напряженно глядит в окно, потом медленно оборачивается и с любопытством разглядывает меня.

     - Господин Эмиль Бобев?

     Я киваю утвердительно, несколько удивленный титулом "господин", - пока что меня тут никто не называл господином.

     - Меня зовут Дуглас. Полковник Дуглас, - объясняет мужчина в сером.

     Я снова киваю, ожидая, что будет дальше. Это "дальше" выражается в том, что мне подносят пачку "Филипп Морис".

     - Курите?

     Я киваю в третий раз, беру сигарету, закуриваю, хватаясь на всякий случай за угол письменного стола.

     - Садитесь!

     Я опускаюсь на стул. Седоволосый тоже садится, но не в кресло, а на край стола, глубоко затягивается и снова пристально смотрит на меня своими бесцветными глазами. Он весь какой-то бесцветный, будто облинялый от частого умывания: брови цвета соломы, бледные, почти белые губы, светло-серые глаза.

     - Превратности судьбы, да?

     По-болгарски он говорит правильно, но с сильным акцентом.

     - То есть? - настороженно спрашиваю я.

     - То есть рвались на свободу, а угодили в тюрьму! - отвечает мужчина в сером и неожиданно разражается смехом, слишком звонким для такого бесцветного человека.

     - Нечто в этом роде, - бормочу я, впадая в приятный транс от никотинового тумана.

     - Наша жизнь, господин Бобев, сплошная цепь превратностей, - назидательно произносит седоволосый, обрывая смех.

     Я молча курю, все еще пребывая в никотиновом трансе.

     - Значит, все дело в том, чтобы суметь дождаться очередной превратности, которая может оказаться приятнее настоящей.

     Рассуждения человека банальны, но не лишены логики, и я не вижу оснований прерывать его. Похоже, однако, что он рассчитывает вовлечь меня в разговор.

     - А могли бы вы спокойно и откровенно рассказать мне о превратностях вашей жизни попросту, как своему другу?..

     - Опять? - Я бросаю на него страдальческий взгляд.

     Седоволосый вскидывает бесцветные брови, словно его удивляет подобная реакция. От этого мое раздражение усиливается.

     - Послушайте, господин Дуглас, вы говорите о превратностях, но тут дело совсем не в них, а в самом обычном тупоумии. Эти глупцы, которые в течение полугода по три раза в день вызывают меня на допрос, не могут взять в толк, что я не агент болгарской разведки. Я выложил им все как на духу, но эти идиоты...

     - Ш-ш-ш! - заговорщически останавливает меня человек в сером и, приложив палец к губам, осторожно оглядывается, словно видит притаившегося за стеной слухача.

     - Плевать мне на них! - раздраженно кричу я. - Пусть себе слушают, если хотят! Пускай знают, что они идиоты...

     - Да-а-а... - неопределенно тянет полковник. - А как вы отнесетесь к тому, если мы продолжим разговор в более подходящей обстоновке? В более уютной, где вы могли бы успокоиться и прийти в себя...

     - Я уже не верю в чудеса, - произношу я равнодушно. - Ни во что больше не верю.

     - Я верну вам эту веру, - ободряюще говорит седоволосый, поднимаясь. - У вас есть друзья, господин Бобев. Друзья, о которых вы даже не подозреваете.


     Заведение тонет в розовом полумраке. Из угла, где играет оркестр, доносятся протяжные стоны блюза. В молочно-матовом сиянии дансинга движутся силуэты танцующих пар. Я сижу за маленьким столиком и сквозь табачный дым вижу лицо седоволосого, очертания которого расплываются и дрожат, словно отраженные в ручье. Головокружение вызвано у меня не тремя бокалами шампанского и десятком выкуренных сигарет, а переменой, наступившей столь внезапно, что я ее ощутил как зуботычину. Превратности судьбы, сказал бы полковник.

     События последних трех часов произошли так быстро, что запечатлелись в моей памяти не последовательно, а в хаотическом беспорядке, как снимки, нащелканные неопытным фотографом один на другой. Стремительный бег "шевроле", резкие гудки на крутых виражах, мелькание вечерних панорам незнакомых улиц, уверенная рука на рулевом колесе и отрывистые реплики со знакомым протяжным акцентом: "Вы слишком строги к нашим греческим хозяевам... Их методы, может быть, и грубоваты, но эффективны... Недоверчивость, господин Бобев, качество, достойное уважения..."

     Роскошная белая лестница. Лифт с зеркалами. И снова голос Дугласа: "Сейчас мы вернем вам человеческий облик... Люблю иметь дело с достойными партнерами". Анфилада богатых апартаментов. Буфет с разноцветными бутылками. Шум льющейся воды, доносящийся, вероятно, из ванной. И опять голос Дугласа: "Немножко виски?.. На здоровье. А сейчас примите ванну и побрейтесь".

     После первого намыливания вода в снежно-белой ванне становится черной.

     - Я отчасти в курсе вашей одиссеи, - говорит Дуглас, опершись на дверь. - Потому и решил вмешаться, дабы облегчить вашу участь. Между прочим, за что вас уволили с поста редактора на радио?

     - За ошибки в тексте передачи, - машинально отвечаю я, намыливаясь вторично.

     - А именно?

     - Мелочи: вместо "капитализм" было написано "социализм", вместо "революционно" - "реакционно", и еще два-три ляпа в этом роде.

     - Значит, вы подшучивали над режимом, используя официальные передачи?

     - Не собираюсь приписывать себе подобный героизм, - возражаю я, став под душ. - Ошибки допустила машинистка, а я не проверил текст после перепечатки. Виновата, по существу, эта дурочка, но, учтя мое буржуазное происхождение и мое поведение, все свалили на меня.

     - Ваше поведение... - повторяет полковник. - А каким оно было, ваше поведение?

     Он пристально следит за мной, пока я моюсь под душем, и этот взгляд, который, по всей вероятности, смущал бы меня шесть месяцев назад, сейчас не производит никакого впечатления. Проживя полгода в скотских условиях, и сам превращаешься в животное. Тем лучше. Я чувствую, что отныне мне придется часто стоять как бы обнаженным под взглядами незнакомых людей. Значит, хорошо, что я вовремя огрубел.

     - Ваше поведение было вызывающим или?.. - повторяет он свой вопрос.

     - Таким, наверное, оно им казалось. Хотя, как я уже сказал, я не собираюсь приписывать себе геройство. Просто жил, как мне нравилось, и говорил то, что думал. И поскольку я не желаю, чтоб социализм строили на моем горбу...

     Намылив голову, я снова подставляю себя под душ. Не успела сползти с лица мыльная пена, как полковник задает новый вопрос:

     - Ваш отец, если не ошибаюсь, был книготорговцем?

     - Издателем, - поправляю я, слегка задетый. - Между прочим, он издавал и английских авторов...

     - Я американец, - суховато уточняет Дуглас.

     - И американских тоже. "Гонимые ветром", "Бебит", "Американская трагедия"...

     - Интересно, - бормочет полковник безо всякого интереса. - Вы все же не злоупотребляйте купанием. Отныне вы сможете купаться, когда вам заблагорассудится. Вот в том гардеробе костюмы и белье... Примерьте хотя бы этот, он должен быть вам в самый раз... Чудесно... Еще виски?

     Чистота собственного тела действует на меня прямо-таки опьяняюще. Как и прохладное прикосновение чистого белья. Костюм пришелся мне точно по мерке. Ботинки, пожалуй, широковаты, но это лучше, чем если бы они жали.

     - Есть не хотите? Лично я умираю от голода.

     Опять головокружительный бег "шевроле", клонящиеся к нам фасады при поворотах, рев мотора при форсированной подаче газа и резкое торможение в зеленом ореоле огромного неонового слова "Копакабана".

     Сейчас лицо полковника расплывается и исчезает в табачном дыму, а я силюсь обрести ясность мысли и постичь смысл слов, произносимых нараспев, с акцентом:

     - Забыл вам сказать, что я служу не в пехотных войсках, а в разведке...

     - Не имеет значения... - великодушно машу я рукой и подливаю шампанского, стараясь покрепче держать бутылку.

     - Значение в том, что, будь я полковником от пехоты, я не смог бы оказать вам помощь, а так могу предложить вам работать на нас.

     - Готов работать хоть на самого черта, только не возвращайте меня в Болгарию или в тюрьму.

     - Мы вам предлагаем работать не на черта, а во имя свободы, господин Бобев.

     - Согласен, буду работать во имя свободы, - примирительно киваю я. - Вообще, я готов на все, только не отсылайте меня обратно.

     Какое-то время полковник наблюдает за мной молча. Глаза и губы его кажутся до странности белыми, даже в этом розовом полумраке.

     Ударник и саксофон посылают из угла серебристые молнии и сладостно-тягучие звуки.

     - Ваши взгляды, поскольку таковые у вас имеются, кажутся мне скорее циничными, - сухо, с бесцветной улыбкой замечает Дуглас.

     - Пожалуй. Только не играйте в превосходство, потому что ваши взгляды ничем бы не отличались от моих, доведись вам испытать то, что испытал я.

     - Ладно, ладно, - успокаивающе поднимает руку полковник. - И все-таки что-то побудило вас бежать?

     - Да, но только не это - не желание бороться за свободу отечества. В моем побуждении сыграл роль Младенов.

     - Слышал о нем. Вместе с этим человеком вы перешли границу, не так ли?

     - Вам, очевидно, известно все...

     - Почти все, - поправляет меня седоволосый.

     - Тогда почему же вы продолжаете задавать мне вопросы? Потому что все еще не доверяете мне, да?

     - Видите ли, Бобев, если бы продолжалось недоверие, вы по-прежнему оставались бы в тюремной камере. Так что считайте эту тему исчерпанной. Что же касается меня, то я предпочитаю все услышать из собственых уст. У меня такая привычка: работать без посредников.

     - Превосходно, - пожимаю я плечами. - Спрашивайте о чем угодно. Я уже привык к любым вопросам.

     - Речь зашла о Младенове, - напоминает полковник. - Что он за птица?..

     Блюзы закончились. Темные пары рассеиваются в розовом полумраке. У нашего столика вырастает кельнер в белом смокинге.

     - Еще бутылку? - предлагает Дуглас.

     - Нет, благодарю вас. Все хорошо в меру.

     - Чудесное правило, - соглашается полковник и жестом руки отсылает кельнера. - Так что он за птица, говорите, этот Младенов?

     - Важная птица... Я имею в виду его место в среде бывшей оппозиции. Сидел в тюрьме. Потом его выпустили. Мы познакомились случайно, в одном кабачке. Завязалась дружба. Человек он умный, был министром и опустился до положения трактирного политикана. Однажды он сказал мне: "Если мне удастся махнуть за границу, я стану асом парижской эмиграции". - "Это дело можно уладить, - говорю. - Но при одном условии: что ты и меня возьмешь". Так был заключен договор.

     - А вы откуда узнали про канал? - спрашивает Дуглас, поднося мне пачку "Филипп Морис".

     - В тот момент я не знал ни о каком канале. Но по материнской линии я выходец из пограничного села. Мне и раньше взбредало в голову воспользоваться услугой друга детства, который мог перевести меня через границу. Но такое случалось со мной, когда, бывало накипит в душе... Я, господин Дуглас, до известной степени человек рассудка и не склонен к фантазерству. Ну, перейду границу, а потом куда я, к черту, подамся? Грузчиком стану в Пирее или что?

     Я умолкаю и пристально всматриваюсь в полковника, словно он должен ответить на мой вопрос. Лицо его сейчас проступает в табачном дыму четко и ясно. Туман у меня в голове рассеялся. Я отвожу глаза в сторону, и взгляд мой падает на женщину, сидящую за соседним столиком. Минуту назад столик пустовал, я в этом не сомневаюсь, и вот откуда ни возьмись там возникла красавица брюнетка, в строгом темном костюме с серебряными пуговками, стройные ноги, одна высоко закинута на другую.

     Дуглас перехватывает мой взгляд, но, не показывая виду, напоминает:

     - Речь шла о Младенове...

     - Совершенно верно. Но вот когда я подружился с Младеновым, мои мечты о побеге обрели форму реального плана. Младенов и в самом деле стал знаменем части политической эмиграции. В Париже его носили на руках, а при нем и я устроился бы как-нибудь. Притом старик мне очень симпатичен.

     - Своими идеями или еще чем?

     - О, идеи!.. Идеи в наше время ничего не стоят, господин Дуглас, и используются разве что в корыстных целях.

     - Неужели вы лично не придерживаетесь никаких идей?

     - Никаких, кроме чисто негативных.

     - Например?

     Глаза мои снова устремляются к стройным ногам, вызывающе закинутым одна на другую в трех метрах от меня. Может быть, они немного полны в икрах, но изваяны превосходно. Томный взор женщины устремлен куда-то вдаль, за дансинг, на меня она не обращает ни малейшего внимания.

     - Например, я против социализма, - заявляю я, с трудом перенося взгляд на своего собеседника. - Никто у меня не спрашивал, заинтересован я в построении социализма или нет, и я не желаю, чтобы мне его навязывали. А вот что ему противопоставить, социализму, на этот счет никаких мнений у меня нет, и вообще я пятака не дал бы за подобные великие проблемы. С меня достаточно моих личных дел. Пускай каждый поступает так, как считает нужным. Это лучшая политическая программа.

     - Значит, вы вроде бы анархист?

     - Я никто, - бормочу я в ответ, чувствуя, что стройные ноги вновь овладевают моими мыслями, словно навязчивая идея. - А если мое утверждение звучит в ваших ушах как анархизм, тогда считайте меня анархистом. Мне все равно.

     - А что стало с Младеновым? - возвращает меня к теме разговора полковник, опасаясь, что предмет моего созерцания за соседним столиком снова вызовет у меня рассеянность.

     - Все случилось так, как я предвидел. Может быть, я слаб по части великих идей, зато в практических делах на меня вполне можно положиться. Вызвав через третье лицо своего приятеля в Софию, я дал ему для поддержания духа некоторую сумму, и мы обо всем договорились. В назначенный час мы с Младеновым очутились в условленном месте. Друг детства оказался опытным проводником, и, не случись у нас небольшой заминки, мы бы благополучно пересекли границу. Впрочем, вам все это, вероятно, уже известно...

     - В общих чертах да. Но не мешает послушать заново.

     Я колеблюсь. Не потому, что хочу кое о чем умолчать, нет - как раз в этот момент воздух сотрясает оглушительный твист и площадку снова наводняют пары; они танцуют с таким увлечением, что я начинаю опасаться, как бы при виде этих качающихся задов не заболеть морской болезнью. Наблюдая за мной сквозь табачный дым, Дуглас, кажется, все еще изучает меня.

     - Произошла заминка. Нас обнаружили и открыли огонь. Может быть, Младенов большой политик, но тут он оказался трусом. Потеряв всякое соображение, он побежал не туда, куда нужно. Прямо на него из зарослей выскочил пограничник с автоматом в руках и, если бы я не выстрелил, отправил бы Младенова к праотцам. Солдат упал. Я потащил Младенова за собой, и мы спустились с обрыва на греческую территорию.

     Перед нами снова вырастает кельнер в белом смокинге. Я посматриваю на него с досадой - он закрыл собой соседний столик.

     - Выпьем еще по бокалу? - обращается ко мне Дуглас. - Я тоже умерен в питье, но ради такого вечера можно сделать исключение.

     Пожимаю плечами с безразличным видом, и Дуглас кивает кельнеру, указав на пустую бутылку. Человек в белом смокинге хватает ведерко с льдом, исчезает как призрак, потом снова появляется, с виртуозной ловкостью откупоривает шампанское, наполняет бокалы, кланяется и опять улетучивается. Дама за соседним столиком медленно описывает полукруг своими темными глазами, затем взгляд ее, транзитом минуя нас, устремляется к входной двери.

     - Ваше здоровье! - говорит полковник и отпивает из бокала. - Должен вам признаться, господин Бобев, что именно этот инцидент при вашем переходе через границу побудил меня вмешаться в дело и занять вашу сторону. Вы не маленький и, несомненно, догадываетесь, что ваши показания были соответствующим образом проверены. А так как мне свойственно из малого делать большие выводы, я после этого решил, что, как человек сообразительный, хладнокровный и смелый, вы можете быть нам полезны...

     - О себе мне судить трудно, - говорю я равнодушным тоном. - Думаю только, что Младенов преблагополучно добрался до Парижа. В то время как меня целых шесть месяцев гноят в этой вонючей тюрьме.

     - А может, что ни делается, все к лучшему, как говорят у вас, - улыбается полковник своими бледными губами.

     - Лучшее для меня - Париж.

     - Всему свое время. Попадете и в Париж. Впрочем, судя по вашему взгляду, нечто заманчивое для вас может быть не только в Париже.

     - Тут другое дело, - отвечаю я, и мои глаза виновато оставляют брюнетку. - Когда полгода не видишь женщину, то и самая затрепанная юбка кажется богиней.

     - Вы можете располагать любой юбкой, какая вам приглянется, - замечает Дуглас.

     - Как бы не так! - бросаю я с саркастической усмешкой. - Вы, как видно, забываете, что даже костюм у меня на плечах не принадлежит мне.

     - Вы имеете в виду сегодняшний день, господин Бобев, а я говорю о завтрашнем. Завтра вы проснетесь в чудесной вилле, с ванной, холлом, садом и прочими вещами, и сможете есть и одеваться по своему вкусу.

     - А чем еще буду я заниматься на той вилле?

     - Войдете в курс обязанностей, - неопределенно отвечает полковник, любезно наполняя мой бокал.

     - Смогу ли я выходить? - подозрительно спрашиваю я.

     - Пока нет...

     - Значит, опять тюрьма, только люкс.

     Дуглас энергично вертит головой.

     - Ошибаетесь, дружище, ошибаетесь. Не о тюрьме тут речь, а о профессиональной предосторожности. Придет время, будете ходить, где захочется. А до тех пор, чтоб не было скучно, мы абонируем вам какую-нибудь юбку.

     Он посматривает на меня с хитрецой, широко раскидывая руками.

     - Выбирайте, господин Бобев! Выбирайте любую! Убедитесь на практике, что полковник Дуглас слов на ветер не бросает.

     Жест седоволосого охватывает все заведение и многозначительно останавливается на баре, где на высоких стульчиках разместилось полдюжины вакантных красоток. Разметав их всех взглядом, я снова перевожу глаза на брюнетку, сидящую за соседним столиком.

     - Ясно, - вскидывает руку Дуглас, и опять на его лице проступает бледная улыбка. - Понял, кому отдано предпочтение.

     Он кивает кельнеру, опять появившемуся в окрестностях, что-то шепчет ему, тот угодливо улыбается и направляется к брюнетке. Подняв бокал, человек в сером заговорщически подмигивает мне, даже не взглянув в сторону соседнего столика. Он знает, что воля полковника Дугласа - закон.

     Плохо только, что существуют нарушители закона. Дама с безразличным видом выслушивает кельнера, потом презрительно усмехается и говорит что-то, должно быть, не особенно приятное, что тут же доверительно передается седоволосому. Полковник недовольно хмурит свои соломенные брови, отпивает из бокала и смотрит в мою сторону.

     - Пожалуй, мы промахнулись. Дама утверждает, будто она не из профессиональных, хотя я готов держать пари, что это именно так. Придется вам переключиться на бар.

     - В этом нет надобности. И вообще не беспокойтесь обо мне.

     Мысль, что мне будет сервирована дама по заказу, отнюдь меня не соблазняет, и все же я чувствую, что задет отказом брюнетки. Дуглас тоже, очевидно, слегка раздосадован тем, что его всемогущество не сработало.

     - Ладно, - неожиданно заявляет он. - Вы ее получите, вашу избранницу, пусть даже она и в самом деле не профессионалка.

     - Ради бога, какая избранница... Оставьте ее в покое, эту надменную шлюху! - пренебрежительно возражаю я полковнику.

     - Нет, вы ее получите и убедитесь, что полковник Дуглас слов на ветер не бросает.

     Он слегка поворачивает голову, окидывает брюнетку малоприязненным взглядом и рукой подзывает кельнера:

     - Счет!

     Я просыпаюсь в солнечной бледно-зеленой комнате. Купаюсь в ванне, поблескивающей голубой эмалью и никелем. Завтракаю в уютном розовом холле, затем блаженно вытягиваюсь в мягком кресле под оранжевым навесом веранды, позволяющим глазам отдыхать среди пышной зелени сада. Словом, вилла-обещание стала реальностью.

     Кроме меня, тут живут только двое: садовник и слуга. Они в моем распоряжении, а я в их, потому что им, несомненно, поручили меня охранять. Так и подмывает сказать этим людям: "Занимайтесь своим делом, а я не сумасшеший, чтоб бежать из рая". Но я молчу, пускай стараются изо всех сил.

     Я вообще редко говорю больше, чем следует. Жизнь научила меня: развяжешь язык - непременно скажешь лишнее, что впоследствии используют против тебя. Поэтому, если тебе не терпится поболтать, болтай про себя. В разговоре человек открывается, а в этом мире чем ты сдержаннее, тем меньше уязвим.

     Распечатываю сигареты "Филипп Морис", оставленные чьей-то заботливой рукой, закуриваю и снова гляжу в сад. Маслиновые деревца серебрятся, будто выгорели от солнца. Листва апельсиновых деревьев густая и темная, за ними почти черной стеной стоят кипарисы. Рай густо обнесен лесом, чтоб ты не имел никакого представления об окружающей местности. Из-за стены кипарисов доносится урчание автомобиля, который останавливается где-то поблизости. Звенит звонок от калитки, и вскоре за моей спиной в холле слышатся торопливые твердые шаги.

     Оборачиваюсь. Надо мной нависает полковник Дуглас со своим бледным, бесцветным лицом, словно только полученным из химчистки.

     - Доброе утро! Как настроение? - протяжно произносит Дуглас.

     - Благодарю, не плохое, - отвечаю я, поднимаясь с кресла.

     Полковник не один. Слева от него стоит невзрачный человечек в белой панаме и черных очках.

    

... ... ...
Продолжение "1. Господин Никто" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 1. Господин Никто
показать все


Анекдот 
Цитата из диплома:
"Так как мой диплом никто читать не будет, для простоты полагем число пи равным 5"
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100