Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Солоухин, Владимир - Солоухин - Трава

Проза и поэзия >> Русская современная проза >> См. также >> Солоухин, Владимир
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Владимир Солоухин. Трава

---------------------------------------------------------------

OCR: Владимир Коробицин

---------------------------------------------------------------



     Ньютон объяснил, -- по крайней мере так думают, -- почему яблоко упало на землю. Но он не задумался над другим, бесконечно более трудным вопро-сом а как оно туда поднялось?
Джон Рескин



     Наиболее выдающаяся черта в жизни растения заключена в том, что оно растет.
К. Тимирязев



     Колокольчики мои, Цветики степные.

     Л. К. Толстой
x x x


     Строго говоря, я не имею ника-ких оснований браться за эту книгу. У меня нет ни осведом-ленности ботаника, чтобы я мог сообщить миру нечто новое, не известное современной науке, ни опыта, скажем, цветовода, чтобы я мог поделиться им, ни накоп-ленных веками, а может быть, во многом интуитивных знаний зна-харя, чтобы я мог обогатить на-родную медицину.

     После пятого класса средне" школы я уже не считал на цвет-ках лепестков, не разглядывал в лупу тычинок и пестиков, не опы-лял кисточкой, не засушивал цве-тов для гербария. Я не выращивал цветов в теплицах или на клумбах. Я не собирал таинственных трав, чтобы разве-шивать их на чердаке, сушить, а потом варить из них зе-лье и пить от разных болезней.

     Некоторые травы я, правда, собирал, но все больше зверобой, зубровку, мяту и тмин, которые очень хороши для домашних настоек.

     Леонид Леонов, всю жизнь разводивший кактусы и создававший время от времени бесценные коллекции этих удивительных растений, мог бы, вероятно, рассказать неч-то интересное из жизни кактусов.

     Рядовой работник ВИЛАРа, выезжающий каждое лето в экспедиции на поиски лекарственных трав, мог бы поде-литься своими наблюдениями, присовокупив к ним несколько приключении, неизбежных во всякой экспедиции

     Индийские ученые, установившие, что травы восприни-мают музыку, что музыка влияет на самочувствие и рост трав, что классическая музыка стимулирует их рост, а джаз угнетает, эти ученые смело могут браться за перо, ибо они имеют сообщить человечеству нечто новое, неслыханное, потрясающее.

     Я же умею только мять траву, валяясь где-нибудь на опушке леса, набрать букет и поставить его в кувшин, сор-вать цветок и поднести его к носу, сорвать цветок и под-нести его женщине и просто смотреть на цветы, когда они расцветут и украсят землю.

     Я косил траву, возил ее на телеге, и тогда она назы-валась сеном.

     Я выдергивал одни травы, оставляя другие, и это на-зывалось прополкой.

     Я ел траву, когда она была щавелем, заячьей капус-той, а также спаржей, луком, укропом, петрушкой, чесно-ком, сельдереем...

     Я бродил по траве, когда на нее упадет роса. Я слу-шал, как шумит трава, когда подует ветер. Я видел, как трава пробивается из черной апрельской земли и как она увядает под холодным дыханием осени. Я видел, как трава пробивается сквозь асфальт и часто поднимает, разво-рачивает его, как это можно сделать только тяжелым ломом.

     Чаще всего это была трава. Просто трава. Сознание выделяет из нее обычно несколько травок, знакомых по названиям. Крапива и одуванчик, ромашка и василек. Еще десятка два-три. Валериану, пожалуй, не сразу отыщешь и покажешь в лесу. С ятрышником дело будет еще слож-нее. Когда черед дойдет до вероники и белокудренника, не спасует только специалист.

     Однажды я записал смешную историю, как мы с дру-гом пытались выяснить название белых душистых цветов, растущих около речек и в сырых оврагах. Лесник, к ко-торому мы обратились, обрадованно сообщил нам, что это бела трава. Теперь я знаю, то была таволга. Но лесник не знает этого до сих пор, и бела трава для него вполне подходящее и даже исчерпывающее назва-ние.

     Тут невольно я вспоминаю гениальную книгу Метерлинка "Разум цветов". Метерлинк говорит, что отдельное растение, один экземпляр может ошибиться и сделать что-нибудь не так. Не вовремя расцветет, не туда просыплет свои семена и даже погибнет. Но целый вид разумен и мудр. Целый вид знает все и делает то, что нужно.

     Все, как у нас. Поведение отдельного человека может иногда показаться неразумным. Человек спивается, ворует, лодырничает, может даже погибнуть. Отдельный индивид может не знать что-нибудь очень важное, начиная с истории, кончая названием цветка. Отдельный Серега Тореев может не понимать, куда идет дело и каков смысл всего происходящего с ним самим. Но целый народ понимает и знает все. Он не только знает, но и накапливает и хранит свои знания. Поэтому он богат и мудр при очевидной скудости отдельных его представителей. Потому он остается бессмертным, когда погибают даже лучшие его сыновья.

     Мой сотоварищ по перу Василий Борахвостов, узнав, что я собираюсь писать книгу о травах, стал посылать мне время от времени письма без начала и конца, с чем-ни-будь интересным. Обычно письмо начинается с фразы:

     "Может, пригодится и это..." Или сразу идет выписка из Овидия, Горация, Гесиода.

     Чтобы подтвердить свою мысль о поэтичности и мудро-сти народа, несмотря на невежественность отдельных людей, выписываю полстранички из борахвостовского письма.


     "Теперь о траве (эти названия я собрал за 50 лет со-знательной жизни, но мне не понадобилось). Русский че-ловек (надо бы сказать -- народ, -- В. С.) настолько влюб-лен в природу, что эта его нежность к ней заметна даже по названиям трав: петрушка, горицвет, касатик, гусиный лук, баранчик, лютики, дымокурка, курчавка, чистотел, бе-лая кашка, водосбор, заманиха, душичка, заячья лапка, львиный зев, мать-и-мачеха, заячий горох, белоголовка, богородицы слезки, ноготки, матренка, одуванчики, ладаница, пастушья сумка, горечавка, поползиха, иван-чай, павлиний глаз, лунник, сон-трава, ломонос, волкобой, лягушатник, маргаритки, мозжатка, росянка, ястребинка, солнцегляд, майник. Соломонова печать, стыдливица, северница, лисий хвост, душистый колосок, ситник, гулевник, сабельник, хрустальная травка, журавельник, копы-тень, пужичка, сныть, пролеска, подморенник, чистяк, серебрянка, жабник, белый сон, кавалерийские шпоры, горький сердечник, буркун, сухаребник, девичья краса, калачики, волгоцвет, золотой дождь, таволга, бедренец, купырь, золотые розги, мордовннк, куль-баба, ласточник, румянка, наперстянка, богородская трава, белорез, царь-зелье, жигунец, собачья рожа, медвежье ушко, ночная кра-савица, купавка, медуница, анютины глазки, бархатка, васильки, вьюнки, иван-да-марья, кукушкины слезки, незабудка, ветреница, кошачья лапка, любка, кукушкин лен, барская спесь, бабий ум (перекати-поле), божьи глазки, волчьи серьги, благовонка, зяблица, водолюб, красавка... Сколько любви и ласки!"


     Конечно, хоть и за пятьдесят лет, Борахвостов собрал не все. Достаточно заметить, что в списке нет хотя бы колокольчиков, мышиной репки, птичьей гречки, ландыша, солдатской еды, столбецов, земляники, манжетки, купальницы, зверобоя, чтобы понять, как список не полон и как можно продолжать и продолжать. Но зато в нем есть ис-тинно народные названия, не встречающиеся в ботаниче-ских атласах.

     Важно и другое. Читая все эти названия трав, отчет-ливо понимаешь, насколько народ знает больше, чем мы с тобой, ты да я. И что, пожалуй, мы с тобой (ты да я) просуществуем на свете зря, если не добавим хоть медной копеечки в драгоценную вековую копилку, коли иметь в виду не названия трав (которых мы с тобой, безусловно, не добавим), но всяких знаний, всякой культуры, всякой поэзии, всякой красоты и любви.
x x x


     БОРАХВОСТОВ


     "Я, видимо, больной человек, ес-ли я что-либо захочу узнать, тообязательно должен докопаться до нуля.

     То же вышло и с золототы-сячником. Он не давал мне по-коя.

     Не может быть, чтобы наш русский народ назвал траву зо-лототысячником. Это ни в какие ворота не лезет. Это произошло, видимо, в эпоху нашествия нем-цев на Россию при Петре I или при Екатерине II, которые "вти-харя" колонизировали Русь, пре-доставляя лучшие земли немец-ким переселенцам. Так, напри-мер, появились немцы Поволжья и колония Сарепта (зна-менитая сарептская горчица) в Сталинградской области...

     Или же золототысячник появился у нас (название, ко-нечно) в то время, когда наша интеллигенция стала изу-чать немецкий язык.

     Но ведь у нас в истории были времена, когда -- слава богу! -- не было интеллигенции, а народ -- слава богу! -- был, и трава тоже -- слава богу! Значит, наш народ как-то называл ее. Наши древляне не ждали, пока придут немцы и назовут эту траву, а мы потом переведем ее на наш ко-довый язык.

     И я стал копаться. И докопался. Народ ее называет и до сих пор "игольник", "грыжник", "травенка" и "турец-кая гвоздика" в зависимости от области, края.

     Так же в свое время я интересовался происхождением названия "бессмертник". Оказывается, в этом опять вино-вата наша -- на этот раз не интеллигенция, а аристокра-тия. Привыкнув с детства балакать по-французски, они название этих цветов (травы) просто перевели с француз-ского. Там она называется "иммортели", это в переводе и означает -- "бессмертник". А наш великий народ называет эту траву "неувядка", "живучка". Куда там французикам тягаться с нами в любви к природе. "Бессмертник" и "не-увядка" -- канцелярщина и поэзия!

     Еще нашел я тебе о траве в некоторых книгах. Вот "Записные книжки" Эффенди Капиева.

     "Как бедны мы, горцы! Как беден наш язык! Виноград у нас называется "черный цветок", подсолнух у нас назы-вается "пышный цветок", розу у нас зовут "многознающий цветок" (с. ).

     Это я привел для сравнения с нашими многообразными и многозначительными названиями трав. А теперь -- Куп-рин:

     "Для своего обихода, для своих несложных надобностей русский крестьянин обладает языком самым точным, самым ловким, самым выразительным и самым красивым, какой только можно себе представить. Счет, мера, вес, наименование цветов, трав..." (Куприн, "Бредень").


     Примечание: И это писал человек, знавший немец-кий и французский!


     -- Вы бы, мужички, сеяли мяту. Э... вы бы мяту сеяли (Лев Толстой, "Плоды просвещения").


     Примечание: Так аристократ Вово учил крестьян сельскому хозяйству.


     Снова Куприн:

     "Обхожу его (древнеримский цирк. -- В. С.) по барьеру. Кирпич звенит под ногами, как железный, кладка цемент-ная, вековая, в трещинах выросла тонка трава, иглистая, жесткая, прочная, терпкая. Вот и теперь она лежит передо мной на письменном столе. Я без волнения не могу гля-деть на нее" ("Лазурный берег").

     "Потом Зоя затуманилась, развздыхалась и стала меч-тательно вспоминать Великую неделю у себя в деревне.

     -- Такие мы цветочки собирали, называются "сон". Си-ненькие такие, они первые из земли выходят. Мы делали из них отвар и красили яйца. Чудесный выходил синий цвет" ("По-семейному").

     Примечание: Зоя -- проститутка.


     "Сегодня троица. По давнему обычаю, горничные за-ведения ранним утром, пока их барышни еще спят, купили на базаре целый воз осоки и разбросали ее, длинную, хрустящую под ногами, толстую траву, всюду: в коридорах, в кабинетах, в зале" ("Яма").


     Примечание: Упас в Волгоградской области по-сыпают полы богородской травой, на Украине -- чабрецом. Есть о травах и у Марко Поло, но я не выписывал, а па-мять изменяет, начинается склероз. Да и читал-то я его лет сорок назад.

     Жером Бок. "Книга трав" издана в 7 году. Есть в нашей библиотеке. (В библиотеке Центрального Дома ли-тераторов. -- В. С.) В ней много интересного, вплоть до средневекового салата из крапивы, листьев фиалки и ре-пейника. Без уксуса (тогда еще не знали его) и без мас-ла (оно в то время считалось роскошью). В салат для остроты прибавляли хрен.

     Я еще покопаюсь в записных книжках. Привет!"
x x x


     Существует точное человеческое наблюдение: воздух мы замечаем тогда, когда его начинает не хватать. Чтобы сделать это выражение совсем точным, надо бы вместо слова "замечать" употребить слово "дорожить". Действительно, мы не дорожим воздухом и не думаем о нем, по-ка нормально и беспрепятствен-но дышим. Но все же, неправ-да, -- замечаем. Даже и наслаждаемся, когда потянет с юга теплой влагой, когда промыт он майским дождем, когда облагорожен грозовыми разрядами. Не всегда ведь мы дышим равнодушно и буднично. Бывают сладчайшие, драгоценные, памятныена всю жизнь глотки воздуха.

     По обыденности, по нашей незамечаемости нет, пожалуйу воздуха никого на земле ближе, чем трава. Мы привыкли, что мир -- зеленый. Ходим, мнем, затаптываем в грязь, сдираем гусеницами и колесами, срезаем лопатами, соскабливаем ножами бульдозеров, наглухо захлопываем бетонными плитами, заливаем горячим асфальтом, завали-ваем железным, цементным, пластмассовым, кирпичным, бумажным, тряпичным хламом. Льем на траву бензин, ма-зут, керосин, кислоты и щелочи. Высыпать машину завод-ского шлака и накрыть и отгородить от солнца траву? Подумаешь! Сколько там травы? Десять квадратных мет-ров. Не человека же засыпаем, траву. Вырастет в другом месте.

     Однажды, когда кончилась зима и антифриз в машине был уже не нужен, я открыл краник и вся жидкость из радиатора вылилась на землю, там, где стояла машина -- на лужайке под окнами нашего деревенского дома. Анти-фриз растекся продолговатой лужей, потом его смыло дождями, но на земле, оказывается, получился сильный ожог. Среди плотной мелкой травки, растущей на лужайке, об-разовалось зловещее черное пятно. Три года земля не могла залечить место ожога, и только потом уж плешина снова затянулась травой.

     Под окном, конечно, заметно. Я жалел, что поступил неосторожно, испортил лужайку. Но ведь это под собственным окном! Каждый день ходишь мимо, видишь и вспоминаешь. Если же где-нибудь подальше от глаз, в овраге, на лесной опушке, в придорожной канаве, да, гос-поди, мало ли на земле травы? Жалко ли ее? Ну, высы-пали шлак (железные обрезки, щебень, бой-стекло, бетонное крошево), ну, придавили несколько миллионов травинок. Неужели такому высшему, по сравнению с тра-вами, существу, как человек, думать и заботиться о таком ничтожестве, как травинка. Трава? Трава она и есть трава. Ее много. Она везде. В лесу, в поле, в степи, на горах, даже в пустыне... Разве что вот в пустыне ее поменьше. Начинаешь замечать, что, оказывается, может быть так: земля есть, а травы нет. Страшное, жуткое, безнадежное зрелище! Представляю себе человека в безграничной, бестравной пустыне, какой может оказаться после какой-ни-будь космической или не космической катастрофы наша земля, обнаружившего на обугленной поверхности плане-ты единственный зеленый росточек, пробивающийся из мрака к солнцу.

     Не помню где, в воспоминаниях какого-нибудь револю-ционера, я вычитал трогательную историю о травинке.

     Арестанту, заключенному в одиночке, принесли из большого мира стопу книг. Кроме самого арестанта в ка-мере не было ничего живого. Каменные стены, железная кровать, тюфяк, набитый мертвой теперь соломой, табу-ретка, сделанная из бывшего живого дерева.

     Ученый человек тотчас прервет меня и скажет, что плесень в углу тоже есть жизнь и разные там бактерии в воздухе... Но не будем педантами. Забудем даже про то, что в тюремном тюфяке могли водиться совсем уж живые существа. Будем считать условно, что кроме самого арес-танта никакой жизни в камере не было. И вот ему при-несли стопу книг. Он стал книги читать и вдруг увидел, что к книжной странице прилипло крохотное, право же, меньше булавочной головки семечко. Арестант аккуратно это семечко отделил и положил на лист бумаги.

     Непонятное волнение охватило его. Впрочем, если вду-маться, то волнение арестанта можно понять.

     Как дышим воздухом, точно так же бездумно мы обду-ваем головки одуванчиков, раздавливаем в пальцах со-зревшую ромашку, пересыпаем с ладони на ладонь сухое зерно, лузгаем семечки подсолнуха, щелкаем кедровые орешки.

     Но в особенной обстановке, в безжизненном (как мы условились) каменном мешке, в оторванности от обыден-ной жизни планеты, арестант посмотрел на семечко дру-гими глазами. Он понял, что перед ним на листе бумаги лежит величайшее чудо из всех возможных чудес и что все это поистине величайшее чудо (и в этом еще дополни-тельное чудо) помещается в крохотной, едва различимой соринке.

     При своем тюремном досуге арестанту не трудно было вообразить, что, допустим, оголилась земля и осталось от бывшего пышного изобилия, от роскошного даже, как бы праздного зеленого царства, одно это, последнее, случай-но прилипшее к книжной странице, семечко.

     Ну да, в одной коричневой легковесной шелушинке мо-гут скрываться гигантский сосновый ствол, крона, подоб-ная зеленому облаку, и даже впоследствии целая сосно-вая роща. Или бело-розовые яблоневые сады, если взять глянцевое, лаковое, остренькое с одного конца зернышко яблока, или колосящееся пшеничное поле, если взять столь знакомое всем пшеничное зерно.

     Но как узнать, что скрывается в семечке, если оно не знакомо нам по своему внешнему виду? Сумев увидеть и понять в семечке великое чудо, наше сознание невольно делает еще один шаг и тотчас натыкается на глухую, абсолютно черную, непроницаемую завесу, отделяющую нас от тайны тайн.

     Если бы в распоряжение арестанта, обладающего та-инственным семечком, были отданы все современные хи-мические и физические лаборатории мира с их сложными реактивными, утонченными анализами и электронными микроскопами, если бы эти лаборатории изучили каждую клетку семени, если бы они после клетки добрались по-том до молекулы, до атома, до атомного ядра, если бы они даже расщепили все атомы, из которых составлено семя, они все же не сумели бы приподнять черной завесы и не узнали бы, какое растение (какой формы листья, ка-кого цвета, какого вкуса плоды) заключено в семечке, так просто лежащем на листе бумаги, перед вопрошающим, но бессильным взглядом человека.

     Короче говоря, все ученые мира, вооруженные совре-менными знаниями и современной техникой, не смогли бы все равно помочь тому арестанту и прочитать ту програм-му, которая вложена в семечко и у которой только две судьбы в этом мире. Либо погибнуть вместе с семечком при неблагоприятных условиях, либо включиться, прийти в действие, в осуществление и тогда показать, проявиться и сделаться видимой для простого человеческого глаза. И тогда чудо превратилось бы в повседневность и будни: одуванчик, подорожник, ромашка с белыми лепестками, ядреная морковка или душистый укроп (порезать в суп).

     Завеса остается непроницаемой.

     Что из того, что мы вмешиваемся в жизнь растения, скрещиваем, создавая всякие черемухо-вишни, картофеле-томаты и много всего мичуринского. Все равно мы мани-пулируем при этом с видимыми результатами тайной программы, с цветами, почками, ветками, а не с самой про-граммой, зашифрованной надежным шифром.

     Так радиотехник может уметь починить приемник, хо-рошо разбираясь в проволочках и гаечках, но ничего не знать о теоретической сущности радиоволн. Так наши пра-щуры пользовались огнем, не сознавая, что тут происхо-дит соединение веществ с кислородом, бурное окисление, сопровождаемое выделением тепла и света. Так мы поль-зуемся теплом и светом напропалую, все еще не зная их конечной, а вернее, начальной сути.

     Но подобные рассуждения увели бы нас далеко, а главное, совсем развеяли бы ту обстановку романтичности и таинственности, которая создалась в одиночной камере Шлиссельбургской крепости, когда заключенный обнаружил в книге неизвестное, случайное семечко. У заключен-ного не было другого способа разгадать тайну, кроме как посадить семечко в землю и предоставить дальнейшее са-мой природе.

     Тюремный ли режим тех времен допускал подобные сантименты, по сговору ли со сторожем, но у арестанта появилась банка с землей. Дрожащими руками человек опустил семечко в землю, и оно тотчас потерялось в ней. Теперь, если бы человек снова захотел отыскать семечко и отдельно положить его на бумагу, то вряд ли ему это удалось. Семечко измазалось в земле, само стало как зем-ля, слиплось, слилось с остальной массой, относительно огромной, если даже и всего-то земли было там треснутый негодный горшок.

     В красивой классической легенде узник поливает цве-ток в темнице своими слезами. В нашем, не столь уж ро-мантичном случае обошлось без слез, но можно было из своей кружки отдавать немного цветку. Впрочем, пока еще не цветку, а черной земле, хранящей тайну поглощенного ею семечка.

     Если бы я обладал точными ботаническими знаниями, я написал бы, на который день произошло произрастание семени и как именно выглядел первый, высунувшийся из земли росточек. Из книжки, прочитанной мною давным-давно и наполовину забытой, явствовало лишь, что семеч-ко, найденное прилипшим к странице, в конце концов про-росло и что это очень обрадовало человека. Да и как могло не обрадовать. Дело было не только в том, что за-тея удалась, но и в том, что та завеса, которая, как мы предполагали, абсолютно непроницаемая для человека, вдруг прираздвинулась сама собой, показав сокровенное и чудесное.

     Чудо, к которому мы так привыкли только потому, что оно происходит вокруг нас всегда в миллионно-миллиардном повторении, но тем не менее все-таки самое подлинное чудо начало происходить и развертываться на глазах у потрясенного узника, как награда за его внимание и тер-пение.

     Первым делом из земли показалось нечто нежно-зеле-ное и при тщательном рассмотрении (без рук, без дотрагивания, конечно, -- замерла душа) нечто собранное в комочек, в щепотку и покрытое прилизанными серебристыми ворсинками, отчего и выглядело вовсе не столько зеленым, сколько серебристым.

     Счастливый сеятель (если можно назвать счастливым человека, сидящего в тюрьме, но все равно счастливый относительно того маленького дела, о котором идет речь), наверное, наблюдал за развитием растения, как теперь наблюдает иногда замедленная кинокамера, в объективе которой наглядно разворачиваются листья и раскрывают-ся бутоны цветов. Нам приходится следить за растениями рывками, и вот, во-первых, обнаруживается, что серебрис-тый росток подрос еще и развернулся вдруг в два са-мостоятельных отдельных листа. Листья при этом полу-чились не простые, а строенные, разрезанные. Три оваль-ных, зубчатых по краям плоскости сходятся в одной точке, образуя розетку. Можно и так сказать, тонкий стебелек, поднявшись из земли и дорастая до определенной высоты, растроился, разбежался на три жилки. Каждая жилка сделалась осью зеленой овальной плоскости. Три жилки, три плоскости, а в целом -- один тройной лист. Сверху он получился почти темного зеленого цвета и если не глян-цевый, то, во всяком случае, гладкий, снизу же матовый, серебристый. Стебелек, вознесший лист над черной материнской землей, -- тонкий, круглый в сечении и весь по-крыт мелким нежным пушком. Зачем ему этот пушок, мы не знаем (растут же другие без пушка!), но, значит, зачем-нибудь нужен.

     Два стебелька подняли два листа, подставив тем самым свету две огромные, грандиозные, в масштабах посеянного зернышка, зеленые плоскости. Эти светоуловители сразу же начали действовать. Сверхсложная и сверхточная хими-ческая лаборатория заработала на всю мощь. Вскоре двух светоулавливающих плоскостей оказалось мало, и были выставлены еще две дополнительные плоскости. Потом появился и быстро перерос все растение еще один тонкий стебель. Однако он не торопился увенчивать себя листом, но разделился на два отдельных, еще более тонких сте-белька. На конце каждого из них возникло по островер-хой зеленой шишечке, очень похожих на миниатюрные церковные луковки.

     Эти луковки-маковки росли не по дням, а по часам, набухали, что-то распирало их изнутри, словно некие гно-мы под землей день и ночь работали насосами, нагнетая подземную силу и в листья, и в стебель, и в островерхие шишечки. И вот -- стебелек держится прямо, не сгибается и не никнет. Огромные зеленые плоскости, сочные и пото-му, безусловно, тяжелые, держатся горизонтально, а не повисают, как тряпки. Островерхие шишечки раздуваются и того гляди лопнут.

     Настал день, когда шишчатые бутончики действитель-но не выдержали внутреннего напора, лопнули, и два ос-лепительно-белых цветка озарили сырую тюремную камеру.

     Напрасно было бы гадать и спрашивать, где взяло рас-теньице такой нежный и белый материал, как оно сумело соткать такие чистые тонкие лепестки, по пяти на каждом цветке. Где взяло оно и яркого желтого материала на круглую шишечку в середине цветка и на крохотные бу-лавочки, натыканные в эту шишечку со всех сторон.

     Сравнительно с самим собой семечко подняло эти цве-ты на головокружительную высоту, если учесть, что сте-бель у куста лесной земляники около двадцати сантимет-ров, а семечко земляничное в одном миллиметре уложится не четыре ли раза.

     Значит, цветок цветком, кустик кустиком, но больше всего это похоже на мощный зеленый взрыв неведомой энергии, сконцентрированной и сжатой, до времени упако-ванной в весьма экономную портативною упаковку мель-чайшего семени.

     Кустик был красив, а вернее сказать -- прекрасен. Два листа, протянувшихся горизонтально, держались почти около земли. Три стебля росли прямо вверх и поддержи-вали там каждый по листу... Еще один стебель держал два белых цветка. Все вместе радовало глаз закончен-ностью, стройностью и той разумностью, которая не подда-ется анализу и объяснению, но которая воспринимается тем не менее человеком, может быть, потому, что и сам он содержит в себе частицу все той же разумности, а вер-нее, является ее частицей.

     Откуда ни возьмись, проклюнулся и быстро вытянулся новый гибкий стебель, значительно тоньше остальных, снабженный на конце утолщеньицем. Этот стебель не стре-мился держаться прямо, в нем не было жесткости, которая позволила бы потом держать лист или цветок. Он вытя-гивался в длину, но все время тяготел к земле, словно ис-кал соприкосновения с ней.

     Сколько ни гадал терпеливый наблюдатель, что ра-зовьется из утолщения на конце этого нового, странно ве-дущего себя стебелька -- цветок или лист, ничего не выходило. Чем длиннее вытягивался стебель, чем дальше уносил он от куста свою утолщенную головку, тем на-стойчивее искала головка желанной влажной земли. Но витала она в бесплодной пустоте, потому что в поисках земли стебель унес ее за пределы той банки или того горшка, где расцвел коренной куст. И ежели новоявлен-ный садовод догадался подставить под шарящую в пустоте округлую головку новую банку с землей, то она дотронулась бы до нее, раздвинула бы наружные комочки, вон-зилась в глубь земли, пустила бы корни. Так растение, преодолев свою корневую прикрепленность к одному месту, сделало шаг в пространстве. Шаг небольшой, но зато на-дежный.

     Конечно, шагнуло растение и тогда, когда сумело при-лепить свое семечко к книжной странице, и когда книгу увезли, может быть, за тысячу верст от того места, где семечко вызрело, и передали в тюрьму, а оно все ждало своего часа и, как нетрудно это понять, могло бы ничего не дождаться. Но это даже не шаг, а целый космический перелет.

     Правильно ли написать о растении, что оно "сумело прилепить свое семечко"? Не сознательно же оно его при-лепило? Да. Но зачем оно вырабатывало сложную сочную, ароматную ягоду? Только затем, чтобы этой ягодой кто-нибудь напитался. Проще всего, если склюет птица. Тог-да -- путешествие на крыльях. Птица уронила бы семечко, пролетая над лесом, и это был бы для растения тоже шаг в пространстве. Собственно, на птицу и был основной рас-чет, а вовсе не на книжную страницу. Но так же, как у людей, бывают, оказывается, и у семян необыкновенные, приключенческие, прямо-таки фантастические судьбы. На-пример, пролежать сорок веков в гробнице египетского фараона, а потом прорасти в парижской лаборатории. Согласимся, что и наше семечко постигла именно такая приключенческая судьба.

     Но растение полно реализма. Оно не доверяет случаю. Романтика ему ни к чему. Оно выбрасывает гибкий сте-бель с шишечкой на конце и в десяти -- двадцати санти-метрах от себя укореняет новый куст. На птицу надей-ся, а сам не плошай. Маленький шажок, но зато надеж-ный.

     Арестант, в своих изданных впоследствии воспомина-ниях, утверждал, что у него в жизни ни до тюрьмы, ни в тюрьме (естественно), ни после тюрьмы не было радости более полной и острой, нежели та, которую подарила ему земляника, выросшая в разбитой плошке.

     Глоток воздуха, когда человек задыхается. Зеленая живая травинка, когда человек совсем отрезан от приро-ды. А вообще-то -- трава. Скобли ее ножами бульдозеров, заваливай мусором, заливай горячим асфальтом, глуши бетоном, обливай нефтью, топчи, губи, презирай...

     А между тем ласкать глаз человека, вливать тихую радость в его душу, смягчать его нрав, приносить успо-коение и отдых -- вот одно из побочных назначений всяко-го растения и в особенности цветка.

    

... ... ...
Продолжение "Трава" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Трава
показать все


Анекдот 
Звонок в службу тех. поддержки.
- Здравствуйте, у меня установлен "Windоws"...
- Да, слушаем Вас.
- Мой компьютер плохо работает...
- Вы это уже говорили...
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100