Федор Михайлович Достоевский - Достоевский - Бедные людиПроза и поэзия >> Русская классика >> Федор Михайлович Достоевский Читать целиком Федор Михайлович Достоевский. Бедные люди
Ох уж эти мне сказочники! Нет чтобы написать что-нибудь полезное,
приятное, усладительное, а то всю подноготную в земле вырывают!.. Вот уж
запретил бы им писать! Ну, на что это похоже: читаешь... невольно
задумываешься,а там всякая дребедень и пойдет в голову; право бы, запретил
им писать; так-таки просто вовсе бы запретил.
Кн. В. Ф. Одоевский
Апреля 6.
Бесценная моя Варвара Алексеевна!
Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть
раз в жизни, упрямица, меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь
(вы знаете, маточка, что я часочек-другой люблю поспать после должности),
свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо, вдруг, невзначай, подымаю
глаза, - право, у меня сердце вот так и запрыгало! Так вы-таки поняли, чего
мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна
вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам
тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна,
что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали. И как
же мне досадно было, голубчик мой, что миловидного личика-то вашего я не мог
разглядеть хорошенько! Было время, когда и мы светло видели, маточка. Не
радость старость, родная моя! Вот и теперь все как-то рябит в глазах; чуть
поработаешь вечером, попишешь что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и
слезы текут так, что даже совестно перед чужими бывает. Однако же в
воображении моем так и засветлела ваша улыбочка, ангельчик, ваша добренькая,
приветливая улыбочка; и на сердце моем было точно такое ощущение, как тогда,
как я поцеловал вас, Варенька, - помните ли, ангельчик? Знаете ли, голубчик
мой, мне даже показалось, что вы там мне пальчиком погрозили? Так ли,
шалунья? Непременно вы это все опишите подробнее в вашем письме.
Ну, а какова наша придумочка насчет занавески вашей, Варенька? Премило,
не правда ли? Сижу ли за работой, ложусь ли спать, просыпаюсь ли, уж знаю,
что и вы там обо мне думаете, меня помните, да и сами-то здоровы и веселы.
Опустите занавеску - значит, прощайте, Макар Алексеевич, спать пора!
Подымете - значит, с добрым утром, Макар Алексеевич, каково-то вы спали,
или: каково-то вы в вашем здоровье, Макар Алексеевич? Что же до меня
касается, то я, слава творцу, здорова и благополучна! Видите ли, душечка
моя, как это ловко придумано; и писем не нужно! Хитро, не правда ли? А ведь
придумочка-то моя! А что, каков я на эти дела, Варвара Алексеевна?
Доложу я вам, маточка моя, Варвара Алексеевна, что спал я сию ночь
добрым порядком, вопреки ожиданий, чем и весьма доволен; хотя на новых
квартирах, с новоселья, и всегда как-то не спится; все что-то так, да не
так! Встал я сегодня таким ясным соколом - любо-весело! Что это какое утро
сегодня хорошее, маточка! У нас растворили окошко; солнышко светит, птички
чирикают, воздух дышит весенними ароматами, и вся природа оживляется - ну, и
остальное там все было тоже соответственное; все в порядке, по-весеннему. Я
даже и помечтал сегодня довольно приятно, и все об вас были мечтания мои,
Варенька. Сравнил я вас с птичкой небесной, на утеху людям и для украшения
природы созданной. Тут же подумал я, Варенька, что и мы, люди, живущие в
заботе и треволнении, должны тоже завидовать беззаботному и невинному
счастию небесных птиц, - ну, и остальное все такое же, сему же подобное; то
есть я все такие сравнения отдаленные делал. У меня там книжка есть одна,
Варенька, так в ней то же самое, все такое же весьма подробно описано. Я к
тому пишу, что ведь разные бывают мечтания, маточка. А вот теперь весна, так
и мысли все такие приятные, острые, затейливые, и мечтания приходят нежные;
все в розовом цвете. Я к тому и написал это все; а впрочем, я это все взял
из книжки. Там сочинитель обнаруживает такое же желание в стишках и пишет -
Зачем я не птица, не хищная птица!
Ну и т. д. Там и еще есть разные мысли, да бог с ними! А вот куда это
вы утром ходили сегодня, Варвара Алексеевна? Я еще и в должность не
сбирался, а вы, уж подлинно как пташка весенняя, порхнули из комнаты и по
двору прошли такая веселенькая. Как мне-то было весело, на вас глядя! Ах,
Варенька, Варенька! вы не грустите; слезами горю помочь нельзя; это я знаю,
маточка моя, это я на опыте знаю. Теперь же вам так покойно, да и здоровьем
вы немного поправились. Ну, что ваша Федора? Ах, какая же она добрая
женщина! Вы мне, Варенька, напишите, как вы с нею там живете теперь и всем
ли вы довольны? Федора-то немного ворчлива; да вы на это не смотрите,
Варенька. Бог с нею! Она такая добрая.
Я уже вам писал о здешней Терезе, - тоже и добрая и верная женщина. А
уж как я беспокоился об наших письмах! Как они передаваться-то будут? А вот
как тут послал господь на наше счастье Терезу. Она женщина добрая, кроткая,
бессловесная. Но наша хозяйка просто безжалостная. Затирает ее в работу
словно ветошку какую-нибудь.
Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира!
Прежде ведь я жил таким глухарем, сами знаете: смирно, тихо; у меня, бывало,
муха летит, так и муху слышно. А здесь шум, крик, гвалт! Да ведь вы еще и не
знаете, как это все здесь устроено. Вообразите, примерно, длинный коридор,
совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по
левую все двери да двери, точно нумера, все так в ряд простираются. Ну, вот
и нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и
по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте - Ноев ковчег! Впрочем, кажется,
люди хорошие, все такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то
по литературной части), человек начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе, и о
разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит, - умный человек! Два
офицера живут и все в карты играют. Мичман живет; англичанин-учитель живет.
Постойте, я вас потешу, маточка; опишу их в будущем письме сатирически, то
есть как они там сами по себе, со всею подробностию. Хозяйка наша, - очень
маленькая и нечистая старушонка,целый день в туфлях да в шлафроке ходит и
целый день все кричит на Терезу. Я живу в кухне, или гораздо правильнее
будет сказать вот как: тут подле кухни есть одна комната (а у нас, нужно вам
заметить, кухня чистая, светлая, очень хорошая), комнатка небольшая, уголок
такой скромный... то есть, или еще луч5 ше сказать, кухня большая в три
окна, так у меня вдоль поперечной стены перегородка, так что и выходит как
бы еще комната, нумер сверхштатный; все просторное, удобное, и окно есть, и
все, - одним словом, все удобное. Ну, вот это мой уголочек. Ну, так вы и не
думайте, маточка, чтобы тут что-нибудь такое иное и таинственный смысл какой
был; что вот, дескать, кухня! - то есть я, пожалуй, и в самой этой комнате
за перегородкой живу, но это ничего; я себе ото всех особняком, помаленьку
живу, втихомолочку живу. Поставил я у себя кровать, стол, комод, стульев
парочку, образ повесил. Правда, есть квартиры и лучше, - может быть, есть и
гораздо лучшие, - да удобство-то главное; ведь это я все для удобства, и вы
не думайте, что для другого чего-нибудь. Ваше окошко напротив, через двор; и
двор-то узенький, вас мимоходом увидишь - все веселее мне, горемычному, да и
дешевле. У нас здесь самая последняя комната, со столом, тридцать пять
рублей ассигнациями стоит. Не по карману! А моя квартира стоит мне семь
рублей ассигнациями, да стол пять целковых: вот двадцать четыре с полтиною,
а прежде ровно тридцать платил, зато во многом себе отказывал; чай пивал не
всегда, а теперь вот и на чай и на сахар выгадал. Оно, знаете ли, родная
моя, чаю не пить как-то стыдно; здесь все народ достаточный, так и стыдно.
Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона; а по мне все равно, я
не прихотлив. Положите так, для карманных денег - все сколько-нибудь
требуется - ну, сапожишки какие-нибудь, платьишко - много ль останется? Вот
и все мое жалованье. Я-то не ропщу и доволен. Оно достаточно. Вот уже
несколько лет достаточно; награждения тоже бывают. Ну, прощайте, мой
ангельчик. Я там купил парочку горшков с бальзаминчиком и гераньку -
недорого. А вы, может быть, и резеду любите? Так и резеда есть, вы наиишите;
да, знаете ли, все как можно подробнее напишите. Вы, впрочем, не думайте
чего-нибудь и не сомневайтесь, маточка, обо мне, что я такую комнату нанял.
Нет, это удобство заставило, и одно удобство соблазнило меня. Я ведь,
маточка, деньги коплю, откладываю: у меня денежка водится. Вы не смотрите на
то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом перешибет. Нет,
маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично
твердой и безмятежной души человеку. Прощайте, мой ангельчик! Расписался я
вам чуть не на двух листах, а на службу давно пора. Целую ваши пальчики,
маточка, и пребываю
вашим нижайшим слугою и вернейшим другом
Макаром Девушкиным.
P. S. Об одном прошу: отвечайте мне, ангельчик мой, как можно
подробнее. Я вам при сем посылаю, Варенька, фунтик конфет; так вы их
скушайте на здоровье, да, ради бога, обо мне не заботьтесь и не будьте в
претензии. Ну, так прощайте же, маточка.
Апреля 8.
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Знаете ли, что придется наконец совсем поссориться с вами? Клянусь вам,
добрый Макар Алексеевич, что мне даже тяжело принимать ваши подарки. Я знаю,
чего они вам стоят, каких лишений и отказов в необходимейшем себе самому.
Сколько раз я вам говорила, что мне не нужно ничего, совершенно ничего; что
я не в силах вам воздать и за те благодеяния, которыми вы доселе осыпали
меня. И зачем мне эти горшки? Ну, бальзаминчики еще ничего, а геранька
зачем? Одно словечко стоит неосторожно сказать, как например об этой герани,
уж вы тотчас и купите; ведь, верно, дорого? Что за прелесть на ней цветы!
Пунсовые крестиками. Где это вы достали такую хорошенькую гераньку? Я ее
посредине окна поставила, на самом видном месте; на полу же поставлю
скамейку, а на скамейку еще цветов поставлю; вот только дайте мне самой
разбогатеть! Федора не нарадуется; у нас теперь словно рай в комнате, -
-чисто, светло! Ну, а конфеты зачем? И право, я сейчас же по письму угадала,
что у вас что-нибудь да не так - и рай, и весна, и благоухания летают, и
птички чирикают. Что это, я думаю, уж нет ли тут и стихов? Ведь, право,
одних стихов и недостает в письме вашем, Макар Алексеевич! И ощущения
нежные, и мечтания в розовом цвете - все здесь есть! Про занавеску и не
думала; она, верно, сама зацепилась, когда я горшки переставляла; вот вам!
Ах, Макар Алексеевич! Что вы там ни говорите, как ни рассчитывайте свои
доходы, чтоб обмануть меня, что-бы показать, что они все сплошь идут на вас
одного, но от меня не утаите и не скроете ничего. Ясно, что вы необходимого
лишаетесь из-за меня. Что это вам вздумалось, например, такую квартиру
нанять? Ведь вас беспокоят, тревожат; вам тесно, неудобно. Вы любите
уединение, а тут и чего-чего нет около вас! А вы бы могли гораздо лучше
жить, судя по жалованию вашему. Федора говорит, что вы прежде и не в пример
лучше теперешнего жили. Неужели ж вы так всю свою жизнь прожили, в
одиночестве, в лишениях, без радости, без дружеского приветливого слова, у
чужих людей углы нанимая? Ах, добрый друг, как мне жаль вас! Щадите хоть
здоровье свое, Макар Алексеевич! Вы говорите, что у вас глаза слабеют, так
не пишите при свечах; зачем писать? Ваша ревность к службе и без того,
вероятно, известна начальникам вашим.
Еще раз умоляю вас, не тратьте на меня столько денег. Знаю, что вы меня
любите, да сами-то вы не богаты... Сегодня я тоже весело встала. Мне было
так хорошо; Федора давно уже работала, да и мне работу достала. Я так
обрадовалась; сходила только шелку купить, да и принялась за работу. Целое
утро мне было так легко на душе, я так была весела! А теперь опять все
черные мысли, грустно; все сердце изныло.
Ах, что-то будет со мною, какова-то будет моя судьба! Тяжело то, что я
в такой неизвестности, что я не имею будущности, что я и предугадывать не
могу о том, что со мной станется. Назад и посмотреть страшно. Там все такое
горе, что сердце пополам рвется при одном воспоминании. Век буду я плакаться
на злых людей, меня погубивших!
Смеркается. Пора за работу. Я вам о многом хотела бы написать, да
некогда, к сроку работа. Нужно спешить. Конечно, письма хорошее дело; все не
так скучно. А зачем вы сами к нам никогда не зайдете? Отчего это, Макар
Алексеевич? Ведь теперь вам близко, да и время иногда у вас выгадывается
свободное. Зайдите, пожалуйста! Я видела вашу Терезу. Она, кажется, такая
больная; жалко было ее; я ей дала двадцать копеек. Да! чуть было не забыла:
непременно напишите все, как можно подробнее, о вашем житье-бытье. Что за
люди такие кругом вас, и ладно ли вы с ними живете? Мне очень хочется все
это знать. Смотрите же,непременно напишите! Сегодня уж я нарочно угол загну.
Ложитесь пораньше; вчера я до полночи у вас огонь видела. Ну, прощайте.
Сегодня и тоска, и скучно, и грустно! Знать, уж день такой! Прощайте.
Ваша
Варвара Доброселова.
Апреля 8.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Да, маточка, да, родная моя, знать, уж денек такой на мою долю
горемычную выдался! Да; подшутили вы надо мной, стариком, Варвара
Алексеевна! Впрочем, сам виноват, кругом виноват! Не пускаться бы на
старости лет с клочком волос в амуры да в экивоки... И еще скажу, маточка:
чуден иногда человек, очень чуден. И, святые вы мои! о чем заговорит,
занесет подчас! А что выходит-то, что следует-то из этого? Да ровно ничего
не следует, а выходит такая дрянь, что убереги меня, господи! Я, маточка, я
не сержусь, а так досадно только очень вспоминать обо всем, досадно, что я
вам написал так фигурно и глупо. И в должность-то я пошел сегодня таким
гоголем-щеголем; сияние такое было на сердце. На душе ни с того ни с сего
такой праздник был; весело было! За бумаги принялся рачительно - да что
вышло-то потом из этого! Уж потом только как осмотрелся, так все стало
по-прежнему - и серенько и темненько. Все те же чернильные пятна, все те же
столы и бумаги, да и я все такой же; так, каким был, совершенно таким же и
остался, - так чего уж тут было на Пегасе-то ездить? Да из чего это вышло-то
все? Что солнышко проглянуло да небо полазоревело! от этого, что ли? Да и
что за ароматы такие, когда на нашем дворе под окнами и чему-чему не
случается быть! Знать, это мне все сдуру так показалось. А ведь случается же
иногда заблудиться так человеку в собственных чувствах своих да занести
околесную. Это ни от чего иного происходит, как от излишней, глупой
горячности сердца. Домой-то я не пришел, а приплелся; ни с того ни с сего
голова у меня разболелась; уж это, знать, все одно к одному. (В спину, что
ли, надуло мне.) Я весне-то обрадовался, дурак дураком, да в холодной шинели
пошел. И в чувствах-то вы моих ошиблись, родная моя! Излияние-то их
совершенно в другую сторону приняли. Отеческая приязнь одушевляла меня,
единственно чистая отеческая приязнь, Варвара Алексеевна; ибо я занимаю у
вас место отца родного, по горькому сиротству вашему; говорю это от души, от
чистого сердца, по-родственному. Уж как бы там ни было, а я вам хоть дальний
родной, хоть по пословице, и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник,
и теперь ближайший родственник и покровитель; ибо там, где вы ближе всего
имели право искать покровительства и защиты, нашли вы предательство и обиду.
А насчет стишков скажу я вам, маточка, что неприлично мне на старости лет в
составлении стихов упражняться. Стихи вздор! За стишки и в школах теперь
ребятишек секут... вот оно что, родная моя.
Что это вы пишете мне, Варвара Алексеевна, про удобства, про покой и
про разные разности? Маточка моя, я не брюзглив и не требователен, никогда
лучше теперешнего не жил; так чего же на старости-то лет привередничать? Я
сыт, одет, обут; да и куда нам затеи затевать! Не графского рода! Родитель
мой был не из дворянского звания и со всей-то семьей своей был беднее меня
по доходу. Я не неженка! Впрочем, если на правду пошло, то на старой
квартире моей все было не в пример лучше; попривольнее было, маточка.
Конечно, и теперешняя моя квартира хороша, даже в некотором отношении
веселее и, если хотите, разнообразнее; я против этого ничего не говорю, да
все старой жаль. Мы, старые, то есть пожилые люди, к старым вещам, как к
родному чему привыкаем. Квартирка-то была, знаете, маленькая такая; стены
были... ну, да что говорить!стены были, как и все стены, не в них и дело, а
вот воспоминания-то обо всем моем прежнем на меня тоску нагоняют... Странное
дело - тяжело, а воспоминания как будто приятные. Даже что дурно было, на
что подчас и досадовал, и то в воспоминаниях как-то очищается от дурного и
предстает воображению моему в привлекательном виде. Тихо жили мы, Варенька;
я да хозяйка моя, старушка, покойница. Вот и старушку-то мою с грустным
чувством припоминаю теперь! Хорошая была она женщина и недорого брала за
квартиру. Она, бывало, все вязала из лоскутков разных одеяла на аршинных
спицах; только этим и занималась. Огонь-то мы с нею вместе держали, так за
одним столом и работали. Внучка у ней Маша была - ребенком еще помню ее -
лет тринадцати теперь будет девочка. Такая шалунья была, веселенькая, все
нас смешила; вот мы втроем так и жили. Бывало, в длинный зимний вечер
присядем к круглому столу, выпьем чайку, а потом и за дело примемся. А
старушка, чтоб Маше не скучно было да чтоб не шалила шалунья, сказки,
бывало, начнет сказывать. И какие сказки-то были! Не то что дитя, и толковый
и умный человек заслушается. Чего! сам я, бывало, закурю себе трубочку, да
так заслушаюсь, что и про дело забуду. А дитя-то, шалунья-то наша,
призадумается; подопрет ручонкой розовую щечку, ротик свой раскроет
хорошенький и, чуть страшная сказка, так жмется, жмется к старушке. А нам-то
любо было смотреть на нее; и не увидишь, как свечка нагорит, не слышишь, как
на дворе подчас и вьюга злится и метель метет. Хорошо было нам жить,
Варенька; и вот так-то мы чуть ли не двадцать лет вместе прожили. Да что я
тут заболтался! Вам, может быть, такая материя не нравится, да и мне
вспоминать не так-то легко, особливо теперь: время сумерки. Тереза с чем-то
возится, у меня болит голова, да и спина немного болит, да и мысли-то такие
чудные, как будто и они тоже болят; грустно мне сегодня, Варенька! Что же
это вы пишете, родная моя? Как же я к вам приду? Голубчик мой, что люди-то
скажут? Ведь вот через двор перейти нужно будет, наши заметят, расспрашивать
станут, - толки пойдут, сплетни пойдут, делу дадут другой смысл. Нет,
ангельчик мой, я уж вас лучше завтра у всенощной увижу; это будет
благоразумнее и для обоих нас безвреднее. Да не взыщите на мне, маточка, за
то, что я вам такое письмо написал; как перечел, так и вижу, что все такое
бессвязное. Я, Варенька, старый, неученый человек; смолоду не выучился, а
теперь и в ум ничего не пойдет, коли снова учиться начинать. Сознаюсь,
маточка, не мастер описывать, и знаю, без чужого иного указания и
пересмеивания, что если захочу что-нибудь написать позатейливее, так вздору
нагорожу. Видел вас у окна сегодня, видел, как вы стору опустили. Прощайте,
прощайте, храни вас господь! Прощайте, Варвара Алексеевна.
Ваш бескорыстный друг
Макар Девушкин.
P.S. Я, родная моя, сатиры-то ни об ком не пишу теперь. Стар я стал,
матушка, Варвара Алексеевна, чтоб 11 попусту :-,убы скалить! и надо мной
засмеются, по русской пословице: кто, дескать, другому яму роет, так тот...
и сам туда же.
Апреля 9.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
Ну, как вам не стыдно, друг мой и благодетель, Макар Алексеевич, так
закручиниться и закапризничать. Неужели вы обиделись! Ах, я часто бываю
неосторожна. но не думала, что вы слова мои примете за колкую шутку. Будьте
уверены, что я никогда не осмелюсь шутить над вашими годами и над вашим
характером. Случилось же это все по моей ветрености, а более потому, что
ужасно скучно, а от скуки и за что не возьмешься? Я же полагала, что вы сами
в своем письме хотели посмеяться. Мне ужасно грустно стало, когда я увидела,
что вы недовольны мною. Нет, добрый друг мой и благодетель, вы ошибетесь,
если будете подозревать меня в нечувствительности и неблагодарности. Я умею
оценить в моем сердце все, что вы для меня сделали, защитив меня от злых
людей, от их гонения и ненависти. Я вечно буду за вас бога молить, и если
моя молитва доходна к богу и небо внемлет ей, то вы будете счастливы.
Я сегодня чувствую себя очень нездоровою. Во мне жар и озноб
попеременно. Федора за меня очень беспокоится. Вы напрасно стыдитесь ходить
к нам, Макар Алексеевич. Какое другим дело! Вы с нами знакомы, и дело с
концом!.. Прощайте, Макар Алексеевич. Более писать теперь не о чем, да и не
могу: ужасно нездоровится. Прошу вас еще раз не сердиться на меня и быть
уверену в том всегдашнем почтении и в той привязанности, с каковыми честь
имею пребывать наипреданнейшею и покорнейшею услужницей вашей
Варварой Доброселовой.
Апреля 12.
Милостивая государыня,
Варвара Алексеевна!
Ах, маточка моя, что это с вами! Ведь вот каждыйто раз вы меня так
пугаете. Пишу вам в каждом письме, чтоб вы береглись, чтоб вы кутались, чтоб
не выходили в дурную погоду, осторожность во всем наблюдали бы, - а вы,
ангельчик мой, меня и не слушаетесь. Ах, голубчик мой, ну, словно вы дитя
какое-нибудь! Ведь вы слабенькие, как соломинка слабенькие, это я знаю. Чуть
ветерочек какой, так уж вы и хвораете. Так остерегаться нужно, самой о себе
стараться, опасностей избегать и друзей своих в горе и в уныние не вводить.
Изъявляете желание, маточка, в подробности узнать о моем житье-бытье и
обо всем меня окружающем. С радостию спешу исполнить ваше желание, родная
моя. Начну сначала, маточка: больше порядку будет. Вопервых, в доме у нас,
на чистом входе, лестницы весьма посредственные; особливо парадная - чистая,
светлая, широкая, все чугун да красное дерево. Зато уж про черную и не
спрашивайте: винтовая, сырая, грязная, ступеньки поломаны, и стены такие
жирные, что рука прилипает, когда на них опираешься. На каждой площадке
стоят сундуки, стулья и шкафы поломанные, ветошки развешаны, окна повыбиты;
лоханки стоят со всякою нечистью, с грязью, с сором, с яичною скорлупою да с
рыбьими пузырями; запах дурной... одним словом, нехорошо.
Я уже описывал вам расположение комнат; оно, нечего сказать, удобно,
это иравда, но как-то в них душно, то есть не то чтобы оно пахло дурно, а
так, если можно выразиться, немного гнилой остро-услащенный запах какой-то.
На первый раз впечатление невыгодное, но это все ничего; стоит только минуты
две побыть у нас, так и пройдет, и не почувствуешь, как все пройдет, потому
что и сам как-то дурно пропахиешь, и платье пропахнет, и руки пропахнут, и
все пропахнет, - ну, и привыкнешь. У нас чижики так и мрут. Мичман уж пятого
покупает, - не живут в нашем воздухе, да и только. Кухня у нас большая,
обширная, светлая. Правда, по утрам чадно немного, когда рыбу или говядину
жарят, да и нальют и намочат везде, зато уж вечером 13 рай. В кухне у нас на
веревках всегда белье висит старое; а так как моя комната недалеко, то есть
почти примыкает к кухне, то запах от белья меня беспокоит немного; но
ничего: поживешь и попривыкнешь.
С самого раннего утра, Варенька, у нас возня начинается, встают, ходят,
стучат, - это поднимаются все, кому надо, кто-в службе или так, сам по себе;
все пить чай начинают. Самовары у нас хозяйские, большею частию, мало их, ну
так мы все очередь держим; а кто попадет не в очередь со своим чайником, так
сейчас тому голову вымоют. Вот я было попал в первый раз, да... впрочем, что
же писать! Тут-то я со всеми и познакомился. С мичманом с первым
познакомился; откровенный такой, все мне рассказал: про батюшку, про
матушку, про сестрицу, что за тульским заседателем, и про город Кронштадт.
Обещал мне во всем покровительствовать и тут же меня к себе на чай
пригласил. Отыскал я его в той самой комнате, где у нас обыкновенно в карты
играют. Там мне дали чаю и непременно хотели, чтоб я в азартную игру с ними
играл. Смеялись ли они, нет ли надо мною, не знаю; только сами они всю ночь
напролет проиграли, и когда я вошел, так тоже играли. Мел, карты, дым такой
ходил по всей комнате, что глаза ело. Играть я не стал, и мне сейчас
заметили, что я про философию говорю. Потом уж никто со мною и не говорил
все время; да я, по правде, рад был тому. Не пойду к ним теперь; азарт у
них, чистый азарт! Вот у чиновника по литературной части бывают также
собрания по вечерам. Ну, у того хорошо, скромно, невинно и деликатно; все на
тонкой ноге.
Ну, Варенька, замечу вам еще мимоходом, что прегадкая женщина наша
хозяйка, к тому же сущая ведьма. Вы видели Терезу. Ну, что она такое на
самом-то деле? Худая, как общипанный, чахлый цыпленок. В доме и людей-то
всего двое: Тереза да Фальдони, хозяйский слуга. Я не знаю, может быть, у
него есть и другое какое имя, только он и на это откликается; все его так
зовут. Он рыжий, чухна какая-то, кривой, курносый, грубиян: все с Терезой
бранится, чуть не дерутся. Вообще сказать, жить мне здесь не так чтобы
совсем было хорошо... Чтоб этак всем разом ночью заснуть и успокоиться -
этого никогда не бывает. Уж вечно где-нибудь сидят да играют, а иногда и
такое делается, что зазорно рассказывать. Теперь уж я все-таки пообвык, а
вот удивляюсь, как в таком содоме семейные люди уживаются. Целая семья
бедняков каких-то у нашей хозяйки комнату нанимает, только не рядом с
другими нумерами, а по другую сторону, в углу, отдельно. Люди смирные! Об
них никто ничего и не слышит. Живут они в одной комнатке, огородясь в ней
перегородкою. Он какой-то чиновник без места, из службы лет семь тому
исключенный за что-то. Фамилья его Горшков; такой седенький, маленький;
ходит в таком засаленном, в таком истертом платье, что больно смотреть; куда
хуже моего! Жалкий, хилый такой (встречаемся мы с ним иногда в коридоре);
коленки у него дрожат, руки дрожат, голова дрожит, уж от болезни, что ли,
какой, бог его знает; робкий, боится всех, ходит стороночкой; уж я застенчив
подчас, а этот еще хуже. Семейства у него - жена и трое детей. Старший
мальчик, весь в отца, тоже такой чахлый. Жена была когда-то собою весьма
недурна, и теперь заметно; ходит, бедная, в таком жалком отребье. Они, я
слышал, задолжали хозяйке; она с ними что-то не слишком ласкова. Слышал
тоже, что у самого-то Горшкова неприятности есть какие-то, по которым он и
места лишился... процесс не процесс, под судом не под судом, под следствием
каким-то, что ли - уж истинно не могу вам сказать. Бедны-то они, бедны -
господи, бог мой! Всегда у них в комнате тихо и смирно, словно и не живет
никто. Даже детей не слышно. И не бывает этого, чтобы когда-нибудь
порезвились, поиграли дети, а уж это худой знак. Как-то мне раз, вечером,
случилось мимо их дверей пройти; на ту пору в доме стало что-то не
по-обычному тихо; слышу всхлипывание, потом шепот, потом опять всхлипывание,
точно как будто плачут, да так тихо, так жалко, что у меня все сердце
надорвалось, и потом всю ночь мысль об этих бедняках меня не покидала, так
что и заснуть не удалось хорошенько.
Ну, прощайте, дружочек бесценный мой, Варенька! Описал я вам все, как
умел. Сегодня я весь день все только об вас и думаю. У меня за вас, родная
моя, все сердце изныло. Ведь вот, душечка моя, я вот знаю, что у вас теплого
салопа нет. Уж эти мне петербургские весны, ветры да дождички со снежочком,
- уж это смерть моя, Варенька! Такое благорастворение воздухов, что убереги
меня, господи! Не взыщите, душечка, на писании; слогу нет, Варенька, слогу
нет никакого. Хоть бы какой-нибудь был! Пишу, что на ум взбредет, так, что15
бы вас только поразвеселить чем-нибудь. Ведь вот еслл б я учился как-нибудь,
дело другое; а то ведь как я учился? даже и не на медные деньги.
Ваш всегдашний и верный друг
Макар Девушкин.
Апреля 25.
Милостивый государь,
Макар Алексеевич!
... ... ... Продолжение "Бедные люди" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |