Вход    
Логин 
Пароль 
Регистрация  
 
Блоги   
Демотиваторы 
Картинки, приколы 
Книги   
Проза и поэзия 
Старинные 
Приключения 
Фантастика 
История 
Детективы 
Культура 
Научные 
Анекдоты   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Персонажи
Новые русские
Студенты
Компьютерные
Вовочка, про школу
Семейные
Армия, милиция, ГАИ
Остальные
Истории   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Авто
Армия
Врачи и больные
Дети
Женщины
Животные
Национальности
Отношения
Притчи
Работа
Разное
Семья
Студенты
Стихи   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рубрикатор 
Иронические
Непристойные
Афоризмы   
Лучшие 
Новые 
Самые короткие 
Рефераты   
Безопасность жизнедеятельности 
Биографии 
Биология и химия 
География 
Иностранный язык 
Информатика и программирование 
История 
История техники 
Краткое содержание произведений 
Культура и искусство 
Литература  
Математика 
Медицина и здоровье 
Менеджмент и маркетинг 
Москвоведение 
Музыка 
Наука и техника 
Новейшая история 
Промышленность 
Психология и педагогика 
Реклама 
Религия и мифология 
Сексология 
СМИ 
Физкультура и спорт 
Философия 
Экология 
Экономика 
Юриспруденция 
Языкознание 
Другое 
Новости   
Новости культуры 
 
Рассылка   
e-mail 
Рассылка 'Лучшие анекдоты и афоризмы от IPages'
Главная Поиск Форум

Нотомб, Амели - Нотомб - Метафизика труб

Проза и поэзия >> Переводная проза >> Нотомб, Амели
Хороший Средний Плохой    Скачать в архиве Скачать 
Читать целиком
Амели Нотомб. Метафизика труб

---------------------------------------------------------------

© Copyright Amelie Nothomb "Metaphysique des tubes"

© Copyright Alexandra Tchourakova, перевод с французского

Date: 23 Jul 2002 (переработанная версия перевода)

---------------------------------------------------------------



     Вначале не было ничего. И это ничто не было ни пустым, ни неопределенным: и оно называлось самим собой. И увидел Бог, что это хорошо. Он не собирался ничего создавать. Небытие подходило ему как нельзя лучше: оно его наполняло.

     Глаза Бога были всегда открыты и неподвижны. Даже закрой он их, ничего бы не изменилось. Видеть было нечего, и Бог ни на что не смотрел. Он был неподвижным, плотным, упругим и округлым, как яйцо вкрутую.

     Бог был самой удовлетворенностью. Он ничего не хотел, ничего не ждал, ничего не чувствовал, ничего не отрицал и ничем не интересовался. Его жизнь была настолько полна, что ее нельзя было назвать жизнью. Бог не жил, он существовал.

     Это существование не имело для него ощутимого начала. У иных великих произведений такое маловыразительное начало, что его сразу забываешь, и кажется, что читаешь книгу давным-давно. Трудно было понять, когда Бог начал существовать. Словно так было всегда.

     Бог не разговаривал, а, значит, у него не было мысли. Он был пресыщенностью и вечностью. И все это прекрасно подтверждало то, что Бог был именно Богом. Но эта истина не имела никакого значения, т.к. Богу было совершенно наплевать на то, что он Бог.


     Глаза живых существ обладают самой удивительной из вещей: взглядом. Нет ничего более индивидуального. Об ушах живых существ не скажешь, что у них есть "вслыш", а о ноздрях - "взнюх".

     Что такое взгляд? Это невозможно выразить. Нет слов, чтобы описать его странную сущность. И, однако, взгляд существует. Немногие вещи существуют также явно.

     Какая разница между глазами, обладающими взглядом, и глазами, у которых его нет? Имя этой разнице - жизнь. Она начинается там, где начинается взгляд.

     У Бога не было взгляда.


     Единственными занятиями Бога было поглощение пищи, пищеварение и, как прямое следствие, выделение. Бог не замечал, как эти растительные функции совершались в его теле. Пища всегда была одинаковой и такой неинтересной, что он ее не замечал. Содержимое напитков было всегда одним и тем же. Бог открывал все необходимые отверстия, чтобы твердые и жидкие продукты проходили через него.

     Вот почему на этой стадии развития мы назовем Бога трубой.

     Существует метафизика труб. Славомир Мрожек написал о шлангах слова, над которыми не знаешь, то ли стоить задуматься, то ли посмеяться. Быть может и то и другое одновременно: трубы являются своеобразной смесью полного и пустого, эта полая материя - мембрана существования, отделяющая небытие от всего остального. Шланг -- эта гибкая труба, мягкость не делает ее менее загадочной.

     У Бога была гибкость шланга, но он оставался одеревенелым и инертным, подтверждая тем самым свою природу трубы. Он пребывал в абсолютной безмятежности цилиндра. Он фильтровал вселенную и не удерживал ничего.


     _________________________


     Родители трубы были встревожены. Они позвали врачей, чтобы те осмотрели этот кусочек материи, не подающий признаков жизни.

     Доктора простукивали ее, шлепали по суставам, чтобы понять, есть ли у нее механические рефлексы, и определили, что она их не имела. Глаза трубы не моргали, когда лекари осматривали их с лампой. Этот ребенок никогда не плачет и вообще не шевелится. Он не издает ни единого звука, - сказали родители.

     Медики поставили диагноз "патологическая апатия", не заметив, что в терминах было противоречие:

     - Ваш ребенок -- овощ. Это внушает беспокойство.

     Родители вздохнули с облегчением. Овощ означало жизнь.

     - Его нужно отправить в больницу, - постановили доктора.

     Но родители не послушались врачей. У них уже было двое детей, которые принадлежали к человеческой расе, почему бы не иметь еще и растительное потомство. Их это почти умиляло.

     Ребенку дали симпатичное прозвище "растение".


     Но тут все ошибались. Ведь растения, в том числе овощи, которые живут своей невидимой жизнью, выглядят более живыми. Они трепещут, предчувствуя грозу, плачут от радости при наступлении дня, закаляются в презрении, когда им наносят ущерб, и пускаются в пляс семи парусов в сезон опыления. Без сомнения, у них есть взгляд, даже если никто не знает, где их веки.

     Труба была равнодушна ко всему. Ничто ее не трогало, ни перемена климата, ни наступление ночи, ни сотни мелких ежедневных шумов, ни великое, невыразимое таинство тишины.

     Еженедельные землетрясения в Канcае, от которых плакали двое старших, не производили на нее никакого впечатления. Шкала Рихтера существовала для других. Однажды вечером подземный толчок в 5.6 балла поколебал гору, на которой стоял дом. Потолочные балки обрушились на колыбель трубы. Когда ее вызволили, она была само безразличие: ее глаза смотрели, не видя, на этих мужланов, пришедших беспокоить ее под обломками, где ей было так тепло.

     Родителей забавляла флегматичность Растения, и они решили устроить ему испытание. Они перестали его кормить и поить, ожидая пока оно само не попросит: таким образом, его хотели заставить шевелиться.

     Так попались те, кто сам расставил ловушку: труба приняла голодание так же, как она принимала все, без тени неодобрения или согласия. Есть или не есть, пить или не пить, ей было все равно: быть или не быть, не было для нее вопросом.

     В конце третьего дня растерянные родители осмотрели ее: она немного похудела, и ее приоткрытые губы высохли, но по ее виду нельзя было сказать, что она чувствовала себя хуже. Ей дали бутылочку со сладкой водой, содержимое которой она бесстрастно проглотила.

     - Этот ребенок уморит себя без единой жалобы, - ужаснулась мать.

     - Не будем говорить об этом врачам, - сказал отец. -- Нас сочтут садистами.

     На самом деле родители не были садистами: просто они испугались того, что их отпрыск был лишен инстинкта выживания. Их посетила догадка, что ребенок был не растением, а трубой, но допустить подобное они не могли, и сразу отбросили эту мысль.

     Родители по своей природе беспечны, и случай с голоданием был забыт. У них было трое детей: девочка, мальчик и овощ. Такое разнообразие нравилось им, тем более, что двое старших не переставали прыгать, бегать, кричать, спорить и изобретать все новые шалости: нужно было постоянно следить за ними.

     С третьим ребенком они, по крайней мере, не знали этих забот. Его можно было оставлять целый день без няни: он не менял позы с утра до вечера. Его только переодевали и кормили. Красная рыбка в аквариуме доставляла больше хлопот.

     У трубы не было взгляда, но в остальном она выглядела совершенно нормально: это был красивый спокойный ребенок, которого можно было показывать гостям, не краснея. Другие родители даже завидовали.

     На самом деле Бог был воплощением силы инертности -- самой мощной из всех сил. Эта сила также и самая парадоксальная: что может быть более странным, чем неумолимая власть, которая исходит от того, что не движется. Сила инертности -- это зачаточная мощь. Если какой-то народ отказывается от применения легкого прогресса, если десять мужчин не в состоянии сдвинуть машину с места, если ребенок часами вяло сидит перед телевизором, а идея, бессмысленность которой доказана, продолжает приносить вред, с удивлением и страхом ощущаешь власть неподвижного.

     Такова была власть трубы.


     Она никогда не плакала. Даже в момент рождения она не издала ни одной жалобы, ни единого звука. Вероятно, мир не казался ей ни волнующим, ни трогательным.

     В начале мать попробовала дать ей грудь. Глаза младенца не засияли при виде кормящей груди: он остался безучастным. Обиженная мать вставила сосок ему в рот, но Бог ни капли не высосал. И мать решила не кормить его грудью.

     Она была права: бутылочка с соской лучше соответствовала его натуре трубы, которая узнавала себя в этой цилиндрической емкости, тогда как округлость материнской груди не возбуждала в ней родственных чувств.

     Таким образом, мать кормила его из бутылочки несколько раз в день, не зная, что она обеспечивала связь между двумя трубами. Божественное питание способствовало процветанию водопроводной системы.


     "Все течет", "все изменяется", "нельзя дважды войти в одну и ту же воду", и т.д. Бедняга Гераклит покончил бы с собой, если бы он повстречал Бога, который был отрицанием его текучего видения вселенной. Если бы труба могла говорить, она бы опровергла мыслителя из Эфеса*: "все застывает", "все инертно", "мы купаемся всегда в одной и той же трясине" и т.д.

     К счастью, речь невозможна без движения, которое изначально служит мотором. И никакой род мысли невозможен без речи. Бог ни о чем не размышлял и ни с кем не общался, а, значит, не мог никому повредить, и это было хорошо, потому что речь и мысль надолго подорвали мораль человечества.


     Родители трубы были бельгийцами. Стало быть, и Бог был бельгийцем, а это объясняло немало бедствий, произошедших с незапамятных времен. Здесь не было ничего удивительного: Адам и Ева говорили по-фламандски, как это научно доказал один священник плоской страны* несколько веков тому назад.

     Труба нашла хитроумное решение национальным языковым распрям: она попросту не разговаривала. Она ни разу не открыла рта, чтобы произнести слово.

     Но родители были обеспокоены не столько ее немотой, сколько неподвижностью. Она достигла возраста одного года, ни разу не пошевелившись. Другие младенцы совершали свои первые шаги, первые улыбки, первое хоть что-нибудь. Бог же не переставал совершать свое первое "совсем ничего".

     Это было тем более странно, что он рос. Его рост был совершенно нормальным. Только мозг его не развивался. Родители озадаченно наблюдали за ним: в их доме жило нечто, занимавшее все больше и больше места.

     Вскоре колыбель стала слишком мала. Нужно было перевести трубу в детскую кроватку с решеткой, которая уже послужила брату и сестре.

     - Может, от этой перемены она очнется, - понадеялась мать.

     Перемена ничего не изменила.

     Бог всегда спал в комнате своих родителей. Он не беспокоил их, меньше и сказать было нельзя. Цветок в горшке был более шумным. Бог даже не смотрел на них.


     Время -- это изобретение движения. Тот, кто не движется, не видит, как проходит время.

     Труба не чувствовала бег времени. Возраст был ей безразличен: два года, два дня или два столетия, не имеет значения. Она ни разу не изменила позы и даже не пыталась ее поменять: она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, как маленький надгробный памятник.

     Мать взяла ее за подмышки, чтобы поставить на ноги; отец положил маленькие ручки на поручни кроватки, чтобы ей захотелось взяться за них. Они отпустили ее в таком положении: Бог упал на спину и, нисколько не встревоженный, продолжил свою медитацию.

     - Ей нужна музыка, - сказала мать. -- Дети любят музыку.

     Моцарт, Шопен, диски 101 Далматинец, Битлз и Шаку Хаши не произвели никакого впечатления.

     Родители отчаялись сделать из нее музыканта. Впрочем, они вообще отчаялись сделать из нее человеческое существо.


     Взгляд -- это выбор. Тот, кто смотрит, решает остановиться на чем-то, т.е. насильно исключить из своего поля зрения все остальное. Таким образом, взгляд, являющийся сущностью жизни, это прежде всего отказ.

     Жить -- значит отказаться. Тот, кто приемлет все, живет не больше, чем отверстие умывальника. Чтобы жить, нужно уметь не ставить все на один и тот же план над собой, мать и потолок. Нужно отказаться от одного, чтобы выбрать, что интереснее, то или другое. Единственный плохой выбор -- это отсутствие выбора.

     Бог ни от чего не отказался, потому что не делал выбора. Поэтому он и не жил.

     Младенцы кричат в момент рождения. Этот горестный вой уже бунт, этот бунт -- уже отказ. Вот почему жизнь начинается в день рождения, а не раньше, чтобы там ни говорили некоторые.

     Труба не выдала ни малейшего децибела во время родов.

     Врачи, впрочем, определили, что она не была ни глуха, ни нема, ни слепа. Это была просто раковина, которой не хватало затычки. Если бы она могла говорить, то повторяла бы без передышки единственное слово: да.


     Люди преклоняются перед равномерностью. Им нравится верить, что эволюция была результатом нормального природного процесса, что родом человеческим управляет внутренняя биологическая неизбежность, которая заставляет его ползать на четвереньках в возрасте одного года или делать свой первый шаг после нескольких тысячелетий.

     Никто не хочет верить в чрезвычайное происшествие. Его название означает либо внешнюю предопределенность, что досадно, либо просто случайность, что еще хуже, человек не хочет в него верить. Если бы кто-то осмелился сказать: "Я сделал свой первый шаг в возрасте одного года благодаря чрезвычайному происшествию" или "Чрезвычайное происшествие заставило человека ходить на двух ногах", скорее всего его бы сочли сумасшедшим.

     Теория чрезвычайного происшествия неприемлема, потому что она позволяет предположить, что все могло происходить по-другому. Люди не представляют, что ребенку в возрасте одного года не приходит в голову ходить; это могло бы повлечь за собой предположение, что человеку никогда не пришло бы в голову ходить на двух ногах. И кто бы поверил, что столь блестящий биологический вид мог не задумываться над этим.

     Труба в два года даже не пробовала ползать на четвереньках, впрочем, она не пыталась двигаться вообще. Она также не пробовала издавать звуки. Взрослые делали из этого вывод, что что-то тормозило ее развитие. Им и в голову не приходило, что с ребенком еще не случилось чрезвычайное происшествие; никто не поверит, что без встряски человек всегда оставался бы инертным?

     Существуют физические и ментальные происшествия. Люди решительно отрицают существование последних: о них никогда не говорят, как о двигателях эволюции.

     Однако, нет ничего более основополагающего в человеческом развитии, чем ментальные происшествия. Ментальное происшествие это пыль, случайно проникнувшая в устрицу мозга, не смотря на защиту закрытых раковин черепной коробки. Внезапно, нежная материя, живущая в самой сердцевине черепа, взволнована, ужаснулась, испугалась угрозы со стороны того странного вещества, которое в нее проникло; устрица, которая мирно существовала, бьет тревогу и ищет защиту. Она изобретает чудесную субстанцию, перламутр, чтобы облечь в нее чужеродную частицу, соединиться с ней, и создать, таким образом, жемчужину.

     Ментальное происшествие может также быть порождением самого мозга: эти происшествия самые загадочные и значительные. Извилина серого вещества без всякого побуждения рождает ужасную идею, ошеломляющую мысль -- один миг, и со спокойствием мозга покончено навсегда. Вирус начинает действовать. Затормозить его невозможно.

     Тогда вынужденный действовать человек выходит из своего оцепенения. На пугающий и неясный вопрос, который атаковал его, он ищет и находит тысячу неадекватных ответов. Он начинает ходить, разговаривать и усваивать сотни бесполезных движений, при помощи которых он надеется найти ответ на вопрос.

     Он не только его не находит, но ухудшает свое положение. Чем больше он говорит, тем меньше понимает, и чем больше он ходит, тем больше стоит на месте. Очень скоро он пожалеет о своем личиночном состоянии, но не осмелится признаться в этом.

     Существуют, однако, создания, на которые не действует закон эволюции, и которые не претерпевают фатального происшествия. Это клинические овощи. Врачи склоняются перед их случаем. На самом деле, они -- это то, чем мы хотели бы быть.

     Такую жизнь пришлось бы поддерживать искусственно.


     Это был обычный день. Ничего особенного не произошло. Родители осуществляли свое ремесло родителей, дети выполняли свою миссию детей, труба сконцентрировалась на своем цилиндрическом предназначении.

     И, однако, это был самый важный день в ее истории. Как таковой он не оставил о себе никакого следа. Кажется, не сохранилось ни одного архива о дне, когда человек впервые принял вертикальное положение, или о дне, когда человек, наконец, познал смерть. Самые фундаментальные события человечества прошли почти незамеченными.

     Внезапно, дом огласился воплями. Мать и гувернантка, сначала испугались, а потом бросились искать источник этих криков. Может, обезьяна залезла в дом? Или сумасшедший сбежал из клиники?

     Отчаявшись найти причину, мать решила заглянуть в комнату. То, что она увидела, ошеломило ее: Бог сидел в своей кроватке и вопил так, как только мог вопить двухлетний ребенок.

     Мать приблизилась к мифологической сцене: она больше не узнавала того, кто в течение двух лет выглядел так мирно. У ребенка всегда были большие сосредоточенные глаза серо-зеленого цвета; теперь же зрачки его были абсолютно черными, как пейзаж после пожара.

     Что могло с ним случиться, что выжгло его бледные глаза и сделало их черными как уголь? Что ужасного могло приключиться, что разбудило его от столь долгого сна и превратило в живую сирену?

     Единственное, что было очевидно, ребенок был в гневе. Баснословная ярость вывела его из оцепенения, и даже если никто не понимал, что произошло, причина недовольства должна была быть серьезной, если он так сильно кричал.

     Очарованная мать взяла своего отпрыска на руки. Однако, ей пришлось тут же снова положить его в кровать, так как он брыкался и толкался руками и ногами.

     Она побежала в дом с криком: "Растение больше не растение!" и позвонила отцу, чтобы тот явился на место обнаружения феномена. Брат и сестра были приглашены выразить свой восторг святой ярости Бога.

     Через несколько часов он перестал вопить, но его глаза оставались черными от гнева. Он очень сердито смотрел на окружающее его человечество. Потом, утомленный долгим криком, он вытянулся и уснул.

     Семья аплодировала. Это была великолепная новость. Ребенок был жив.


     Как объяснить это запоздалое рождение спустя два года после появления на свет?

     Ни один врач не нашел ключа к разгадке тайны. Как будто ребенок нуждался в этих двух дополнительных годах внеутробного развития, чтобы начать действовать.

     Да, но откуда эта ярость? Единственной возможной причиной, было ментальное происшествие. Что-то появилось в его мозгу, что показалось ему невыносимым. И в одну секунду серое вещество пришло в движение. Нервный импульс пробежал по инертной плоти, заставив тело двигаться.

     Так великие империи могут обрушиться по совершенно неизвестным причинам. Очаровательные детишки, неподвижные словно статуи, в один миг могут превратиться в горланящих чудовищ. Самое поразительное, что это восхищает их семью.

     Sic transit tubi gloria*.


     Отец был так рад, словно у него родился четвертый ребенок.

     Он позвонил своей матери, жившей в Брюсселе.

     - Растение проснулось! Садись на самолет и прилетай!

     Бабушка ответила, что перед приездом она сошьет себе несколько новых костюмов: это была очень элегантная женщина. В связи с этим ее визит оттянулся на многие месяцы.

     Тем временем, родители начали сожалеть об овоще былых времен. Бог не выходил из состояния ярости. Приходилось почти кидать ему его бутылочку из страха получить удар. Он мог вести себя спокойно несколько часов, но никогда не было известно, что это предвещало.

     Новым сценарием был следующий: пользоваться моментом, когда ребенок был спокоен, чтобы взять его и посадить в манеж. Вначале он тупо рассматривал окружавшие его игрушки.

     Мало-помалу в нем поднималось сильное недовольство. Он замечал, что предметы существовали независимо от него, не нуждаясь в его царствовании. Это ему не нравилось, и он кричал.

     С другой стороны, он видел, что родители и все остальные производили своими ртами членораздельные звуки, что позволяло им контролировать предметы и взаимодействовать с ними.

     Он захотел сделать то же самое. Не это ли одна из основных божественных прерогатив -- давать имена всему во вселенной? Тогда он указывал пальцем на игрушку и открывал рот, чтобы назвать ее: но звуки, которые он произносил, не складывались в связное продолжение. Он сам первый этому удивлялся, так как чувствовал себя вполне способным говорить. Как только удивление проходило, ситуация начинала казаться ему унизительной и нетерпимой. Ярость охватывала его, и он в бешенстве вопил.

     Вот каким был смысл его воплей:

     - Вы двигаете губами, и из них выходит речь, я двигаю своими, но получается один шум! Эта несправедливость невыносима! Я буду орать пока вопли не превратятся в слова!

     Таково было объяснение его матери:

     - Это ненормально -- оставаться младенцем в два года. Он понимает, что опоздал, и это нервирует его.

     Неправда. Бог совершенно не чувствовал себя опоздавшим. Кто говорит об опоздании, тот сравнивает. Бог ни с кем себя не сравнивал. Он чувствовал в себе гигантскую силу и возмущался тем, что не может ее применить. Его рот предавал его. Он ни секунды не сомневался в своей божественности и негодовал, что его собственные губы, казалось, не знали об этом.

     Мать подходила к его кроватке и произносила четко артикулируя:

     - Папа! Мама!

     Бог был вне себя от того, что ему предлагали так глупо подражать: она что, не знает, с кем имеет дело? Он сам был хозяином речи. Никогда бы он не опустился до повторения "папа" и "мама". В отместку он вопил что есть мочи.

     Мало-помалу, родители начали вспоминать о прежнем ребенке. Выиграли ли они от этой перемены? У них было загадочное и спокойное дитя, а теперь они оказались один на один с отвратительным доберманом.

     - Ты помнишь, какая она была красивая, Растение, со своими большими безмятежными глазами?

     - А какие спокойные были ночи!

     Отныне со сном было покончено. Бог был воплощенной бессонницей. Ночью он спал часа два от силы. А когда он не спал, то проявлял свой гнев в виде криков.

     - Хорошо, хорошо, - отчитывал его отец, - мы знаем, что ты продрыхла два года, но это не значит, что не надо теперь позволять другим спать.

     Бог вел себя как Людовик XIV, он не выносил, чтобы спали, когда он не спит, чтобы ели, если он не ел, чтобы ходили, если он не ходил, и чтобы говорили, если он не разговаривал. Особенно этот последний пункт бесил его.

     Врачи разобрались в этом состоянии не больше, чем в предыдущем: "патологическая апатия" превратилась в "патологическую раздражительность", и никакой анализ не объяснил этот диагноз.

     Они сделали банальный вывод:

     - Это компенсирует два предыдущих года. В конце концов, ваш ребенок успокоится.

     "Если я его раньше не выброшу в окошко" -- думала отчаявшаяся мать.


     Костюмы бабушки были готовы. Она уложила их в чемоданы, сходила к парикмахеру и села на самолет Брюссель-Осака, который в 1970 году совершал перелет за какие-то двадцать часов.

     Родители ждали ее в аэропорту. Они не виделись с 1967 года: сын был сжат в объятиях, невестка приняла поздравления, Японии выразили свое восхищение.

     По дороге на гору заговорили о детях: двое были восхитительны, с третьим была проблема. "Не будем отчаиваться!" Бабушка заверила, что все уладится.

     Красота дома очаровала ее. "Как это по-японски!" -- восклицала она, рассматривая зал татами и сад, который в феврале месяце белел цветущими сливами.

     Она не видела брата и сестру три года и пришла в восторг от 7 лет мальчика и 5 лет девочки. Затем она попросила, чтобы ее проводили к третьему ребенку, которого она еще не видела.

     Ее не захотели сопровождать в логово чудовища: "первая комната налево, ты не ошибешься". Издали слышны были хриплые вопли. Бабушка достала что-то из своей дорожной сумки и смело двинулась на арену.

     Два с половиной года. Крики, ярость, ненависть. Мир неподвластен рукам и голосу Бога. Вокруг него решетка кровати. Бог заперт. Бог хотел бы навредить, но не получается. Он отыгрывается на простыне и одеяле, по которым он колотит ногами.

     Над ним потолок с трещинами, которые он знает наизусть. Это единственные собеседники и это им он выражает свое возмущение. По-видимому, потолку все равно. Бог раздосадован этим.

     Внезапно поле зрения заполняется новым неопознанным лицом. Что это такое? Это взрослый человек, кажется, того же пола, что и мать. Когда первое удивление проходит, Бог заявляет о своем недовольстве протяжным воем.

     Лицо улыбается. Богу это известно: его пытаются задобрить. Ничего не выйдет. Он показывает зубы. Лицо произносит слова своим ртом. Бог боксирует слова на лету. Его сжатые кулаки колотят звуки.

     Бог знает, что потом лицо попытается протянуть к нему руку. Он привык. Взрослые всегда приближают свои пальцы к его лицу. Он решает укусить незнакомку за указательный палец. Он готовится.

     В самом деле, в его поле зрения появляется рука, но -- что это! -- в пальцах белая плитка. Бог никогда не видел этого и забыл о крике.

     - Это белый шоколад из Бельгии, - говорит бабушка ребенку, с которым знакомится.

     Из этих слов Бог понимает только "белый": он знает, он видел это на молоке и стенах. Другие вокабулы для него темны: "шоколад" и особенно "Бельгия". Между тем, плитка около его рта.

     - Это нужно есть, - говорит голос.

     Есть: Богу это знакомо. Он это часто делает. Есть это бутылочка, пюре с кусочками мяса, раздавленный банан с тертым яблоком и апельсиновый сок.

     Есть -- это пахнет. Белая плитка имеет запах Богу неизвестный. Это пахнет лучше, чем мыло и помада. Богу одновременно и страшно и хочется попробовать. Он морщится от отвращения и пускает слюну от удовольствия.

     Он смело подпрыгивает и хватает новинку зубами, жует ее, но это не требуется, она тает во рту, обволакивает дворец, рот полон им, - и происходит чудо.

     Сладострастие ударяет ему в голову, раздирает его мозг и раздается голос, который никогда раньше не был слышен:

     - Это я! Это я живу! Это я говорю! Я не "он", я -- это я! Ты больше не должна говорить "он", говоря о себе, ты должна будешь говорить "я". И я твой лучший друг: это я дарю тебе наслаждение.

     Тогда-то я и родилась, в возрасте двух с половиной лет, в феврале 1970 года, в горах провинции Канcай, деревне Сюкугава, на глазах моей бабушки по отцу, благодаря белому шоколаду.

     Голос, который с тех пор не умолкал во мне, продолжал говорить у меня в голове:

     - Это вкусно, это сладко, это маслянисто, я хочу этого еще!

     Я снова откусила от плитки, рыча.

     - Удовольствие -- это чудо, научившее меня, что я -- это я. Я -- источник удовольствия. Удовольствие -- это я: каждый раз, когда будет удовольствие, значит буду и я. Нет удовольствия без меня, нет меня без удовольствия.

     Плитка исчезала во мне глоток за глотком. Голос вопил во мне все громче:

     - Да здравствую я! Я великолепна, как сладострастие, которое я ощущаю и которое я изобрела. Без меня этот шоколад -- ничто. Но стоит его положить мне в рот, и он становится удовольствием. Он нуждается во мне.

     Эта мысль переводилась звонкими отрыжками, все более и более воодушевленными. Я открывала огромные глаза и болтала ногами от удовольствия. Я чувствовала, как события оседают в мягкой части моего мозга, хранящей память обо всем.

     Кусок за куском, шоколад вошел в меня. Я заметила, что на конце почившего лакомства была рука, и что в конце этой руки было тело, над которым возвышалось доброжелательное лицо. Голос во мне сказал:

     - Я не знаю, кто ты, но поскольку ты принесла мне поесть, ты -- кто-то хороший.

     Две руки подняли мое тело из кровати, и я оказалась в чужих объятиях.


     Мои ошеломленные родители увидели бабушку, несущую довольного и послушного ребенка.

     - Представляю вам мою лучшую подругу, - с триумфом произнесла она.

     Я милостиво позволила передавать себя с рук на руки. Мои отец и мать не могли дать себе отчета в этом превращении: они были одновременно счастливы и слегка обижены. Они забросали бабушку вопросами.

     Та не стала рассказывать о секретном оружим, к которому она прибегла и позволила витать над этим тайне. Ее заподозрили в колдовских чарах. Никто не мог предвидеть, что зверь запомнит изгнание злого духа.

     Пчелы знают, что только мед дает личинкам вкус к жизни. Они бы не дали миру столько рьяных медоваров, если бы кормили их пюре с кусочками мяса. Моя мать имела свои теории насчет сахара, который считала причиной всех бед человечества. И, однако, именно "белому яду" (как она его называла) она была обязана своим ребенком с приемлемым отныне поведением.

     Я понимаю себя. В возрасте двух лет, я вышла из оцепенения, чтобы узнать, что жизнь была долиной слез, где ели вареную морковь с ветчиной. У меня было чувство, что меня надули. Для чего стоило рождаться, если не для познания удовольствия? Взрослым доступна тысяча видов сладострастья, но ребенку только сладости могут открыть двери наслаждения.

    

... ... ...
Продолжение "Метафизика труб" Вы можете прочитать здесь

Читать целиком
Все темы
Добавьте мнение в форум 
 
 
Прочитаные 
 Метафизика труб
показать все


Анекдот 
- Вовочка, а что ты делал во время войны?

- Патроны подносил !

- И что тебе говорили ?

- Гуд, Вольдемар, гуд.
показать все
    Профессиональная разработка и поддержка сайтов Rambler's Top100