Прус, Болеслав - Прус - Дворец и лачугаПроза и поэзия >> Переводная проза >> Прус, Болеслав Читать целиком Болеслав Прус. Дворец и лачуга
---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Прус. Сочинения в семи томах. Том 1
Перевод с польского Е.Усиевич. Примечания E.Цыбенко
Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1961
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 октября 2002 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
Глава первая,
в которой читатель знакомится с большой трубкой
в не слишком больших палатах
Есть острова средь моря, есть оазисы средь пустынь, и есть тихие районы
средь шумного города.
Такие безлюдья иногда расположены рядом с главными улицами, иногда
составляют как бы их продолжение. Чтобы найти их, достаточно свернуть с
какой-нибудь главной артерии движения и грохота - направо или налево. И уже
через несколько минут гладкий асфальтовый тротуар становится неровной
мостовой, мостовая превращается в пыльную дорогу, городской водосток в
тропинку или придорожный ров.
Многоэтажные дома уступают место желтым, розовым, оранжевым и темным
домикам, крытым обветшавшей дранкой, или заборам из старых досок. Еще дальше
можно увидеть пошатнувшиеся от старости голубятни, колодцы с журавлями,
доисторические масляные фонари, грядки капустных головок и деревья,
силящиеся покрыться листвой и давать плоды.
В таких районах толстяк, едущий на обшарпанном извозчике, держится
миллионером, осматривающим продающиеся земельные участки, а фельдшерский
ученик в зеленом галстуке и отглаженной шляпе норовит сойти за банковского
служащего. Здесь молодые женщины не улыбаются мимолетно на ходу, так как
некому восхищаться их белыми зубами; мужчины тащатся как черепахи,
ежеминутно готовые остановиться и глазеть даже на худую клячу с острой
спиной, которая, прикрыв глаза, меланхолически щиплет чахоточную травку.
Вокруг этой пустыни возвышаются высокие фабричные трубы, черные или
вишнево-красные крыши и острые башни костелов; вокруг кипит жизнь, слышен
гомон людских голосов, грохот телег, колокольный звон или свист паровозов.
Но здесь тишина. Сюда редко заглядывает точильщик со своим издающим
пронзительный визг станком и еще реже шарманщик со своим астматическим
инструментом. Ни один баритон не ревет здесь: "Каменного угля!" - и ни один
дискант не верещит: "Угля самоварного!" - и лишь время от времени оборванный
еврей из Поцеева бормочет себе под нос: "Хандель, хандель!" - поскорей
удирая в более цивилизованные места.
Люди добрые живут здесь без церемоний. В будние дни, укрывшись за
заборами, доят своих коров, скликают поросят или выделывают на пользу
ближним гробы и бочки; в воскресенье же в цветных жилетках и ночных
кофточках усаживаются на лавках, поставленных вдоль домов, и
переговариваются через садики с соседями. Их дети между тем играют посреди
улицы в палочки, обливают друг друга водой или швыряют в редких прохожих
камнями, в зависимости от обстоятельств и настроения.
Вот в такой-то части города, среди разноцветных лачужек, покосившихся
сараев, неряшливо содержимых огородов и покрытых мусором площадей,
возвышалось бледно-зеленое трехэтажное здание, именуемое состоятельным
хозяином и бедными соседями - дворцом. Однако интересы истины заставляют нас
признаться, что этот дворец был самым обыкновенным каменным особняком с
небольшим огородом и насосом во дворе, с садом позади двора, шестью трубами
и двумя громоотводами на крыше, с двумя огромными камнями по сторонам ворот
и гипсовым изображением бараньей головы над воротами.
Вот и все, что можно сказать о "дворце", где сквозь два открытые в
бельэтаже окна прохожий мог наблюдать такую сцену:
- Вандзя! Вандзюня!.. Вандочка!.. - с перерывами звал басистый голос,
выдающий сильную усталость.
Одновременно в комнате мелькнула лысина, затем желтые нанковые
панталоны, за ними пара цветных носков и раздался глухой грохот, словно от
падения.
- Вандзюня-а-а! - повторил голос с такой странной интонацией, будто на
издающем его горле пробовали крепость веревок.
- Слушаю, дедушка! - ответил из глубины квартиры девичий голосок.
Лысина, нанковые панталоны и цветные носки снова несколько раз
мелькнули в окне, после чего снова раздался грохот.
- Дай-ка мне, котик, четверг! - простонало лицо, именуемое дедушкой.
- А табак у вас, дедушка, есть?
На этот раз нанковые панталоны и носки образовали в окне фигуру,
похожую на вилы, после чего последовало падение, более тяжелое, чем раньше.
- А... здорово! Янек, Янек!.. налей-ка воды в душ!.. А, чтоб тебе,
какая ты рассеянная, Вандочка!
- Почему, дедушка? - спросила девочка.
- Как же почему? Я велел четверг, а ты принесла пятницу. Четверг же
вишневый с заостренным янтарем! Как не стыдно! О-о-о! Здорово!
- Да, да, вам, дедушка, кажется, что здорово, а я вечно боюсь, как бы
чего худого не случилось... Такой толстый, а так кувыркаетесь!
- Толстый, говоришь? Ну, раз я такой толстый, так берись же ты, тонкая,
за кольца и валяй!..
- Ну, дедушка!..
- Валяй, говорю!..
- Но, дедушка... мое платье!
- Валяй, ты тоненькая, валяй!..
После этих слов в окне мелькнули золотистые локоны, за ними башмачки,
раздались два взрыва смеха - басом и сопрано, затем беготня и... тишина.
Лишь несколько минут спустя в окне показалась огромная пенковая трубка,
водруженная на невероятно длинный чубук, а за ними узорчатый шлафрок,
шапочка с золотой кистью и лицо, цветом и очертаниями напоминающее редиску
небывалых размеров. Еще мгновение, и все эти детали, принадлежащие,
по-видимому, одному владельцу, исчезли в густом тумане благовонного дыма.
- Вандзя!.. Вандочка!.. - начал снова румяный старичок.
- Слушаю, дедушка!
Легкое дуновение разорвало клубы дыма, среди которых, как в облаке,
появилось белое и румяное личико, большие сапфировые глаза и золотистые
кольца волос пятнадцатилетней девочки.
Одновременно из-за заборов вышел на улицу высокий, согбенный старик в
длинном сюртуке и в большой теплой шапке и, опираясь на палку с загнутым
концом, медленно пошел по той стороне дороги, что примыкала к особняку.
- А, шалунья, а, негодница!.. - говорил сидящий в окне обладатель
пенковой трубки, - так ты дедушку толстяком обзываешь, а? Проси сейчас
прощения!
- Ну, прошу прощения, дедушка, пожалуйста, прости, только... дедушка
даст канарейке семени?
- Дам, только поцелуй...
Раздался звук поцелуя.
- А гороху голубкам дедушка даст?
- Дам, только поцелуй.
Раздался второй и третий поцелуй, и оба столь громкие, что старый
прохожий даже приостановился, прислушиваясь, под самым окном.
- А гречневой крупы моим курочкам дедушка даст? Даст?
- Отчего не дать? Только поцелуй...
- Курам, - шепнул старик на улице. - У Костуси были куры, но подохли!..
- А сливок Азорке дедушка позволит дать?
- О! Это уж прихоти!.. - возмутился дедушка. - Вот уж этого не дам, не
дам!
- Дай, дедушка, сливок Азорке, - просила девочка, обнимая руками его
шею.
- Моя Элюня, мое дитятко, уже так давно не пила сливок! - прошептал
старик под окном.
- Дай, дедушка, Азорке... он так плохо выглядит! - кричала девочка, все
крепче обнимая и все крепче целуя дедушку, который отбивался, размахивал
чубуком и вообще притворялся страшно возмущенным.
- Моя Элюня... такая маленькая... так плохо выглядит и кашляет, -
пробормотал старик на улице.
И в тот же момент почувствовал, как что-то упало ему на голову: он
поднял руку и обнаружил на своей шапке огромную, еще горячую пенковую
трубку.
- Спасите! - закричал дедушка из бельэтажа, - пропала моя трубка!
И высунулся из окна столь энергично, словно намерен был вместе с
вишневым чубуком, узорчатым шлафроком и вышитой шапочкой разбиться о ту же
мостовую, на которую низринулась его любимая вещь.
- Здесь трубка, здесь! - отозвался старик снизу, показывая
неповрежденную трубку.
- Моя трубка цела!.. Вандзя!.. Смотри, жива и здорова... упала и не
разбилась! Этот господин так любезен; Вандзя, пригласи господина, приведи
господина с моей трубкой, - говорил с лихорадочной поспешностью проворный
старичок.
Девочка быстро сбежала вниз и, сопровождая каждое слово книксенами,
пригласила незнакомца наверх.
- Это пустяки!.. Пустяки... - шептал смущенный старик. - Очень
приятно... Не за что!
- Вандзюлька! Вандочка! Не пускай господина, зови к нам; а если сам не
пойдет, принеси его! - командовал из окна порывистый дедушка.
Трудно было сопротивляться столь решительно сформулированному
приглашению; не удивительно, что бедный старик и миленькая девочка,
обменявшись еще несколькими поклонами, вошли наконец в ворота.
Убедившись, что его желание исполнено, дедушка отступил от окна и вошел
в зал, чтобы принять там гостя с надлежащими почестями.
В первый момент он сел в кресло, однако оно ему, видимо, показалось
неудобным, ибо он тотчас перебрался на диван, с него на стул, а посидев на
нем секунды три - снова вернулся в комнату, где были открыты окна.
Глядя на эти эволюции, самый незоркий наблюдатель мог бы без труда
обнаружить, что у круглого, румяного и непоседливого старичка весьма
короткие ноги и что заостренный янтарь вишневого чубука гораздо дальше
отстоит от земли, чем лысая голова и вышитая шапочка подвижного курильщика.
Дверь зала скрипнула, и в ней показался гость в сопровождении Вандзи,
которая перебрасывала с ладошки на ладошку еще горячую трубку и дула на нее,
строя забавные гримаски. Пришедший старик приостановился в дверях,
застенчиво оглянул квартиру и, увидев в боковых дверях край узорчатого
шлафрока и изрядный кусок вишневого чубука, неловко поклонился.
- Просим, просим! Спаситель, благодетель! - кричал пузатенький хозяин,
семеня навстречу гостю. - Моя почтеннейшая четверговая и погаснуть не
успела! - прибавил он, принимая из рук внучки огромную трубку и водружая ее
на чубук, который тотчас же принялся сосать.
Пришедший бедняк смущался все больше.
- Ах, правда, имею честь представиться. Это вот я, старый Клеменс
Пелунович, а это моя внучка, Ванда Цецилия Пелунович, - говорил дедушка,
особо подчеркивая фамилию девочки.
- А я Гофф, Фридерик Гофф, - ответил гость.
- Очень приятно! - говорил хозяин. - Прошу вас присесть. Вандзюня,
посади гостя в кресло.
И это поручение, с непрерывными приседаниями, было выполнено.
- Гей! Янек! Налей-ка там воды в душ. Вандзюлька, займи гостя. Чистая
совесть, любезный мой господин Гофф, душ и гимнастика - вот первейшие
условия счастья на земле. Простите, но я принужден на минуту выйти, так как
слишком взволнован: моя трубка упала вниз и даже не погасла!.. Янек! Воды!
Сказав это, старичок убежал в свою комнату и запер за собой дверь.
Одновременно с другой стороны туда вошел кто-то еще, вероятно Янек с
требуемой водой. В зале остались Вандзя и гость, беспокойно ерзающий в
кресле.
- Вы, наверно, не из наших краев? - начала разговор девочка.
- Отчего же, я здешний, - ответил Гофф.
- Что? Что? - спрашивал дедушка из другой комнаты, откуда доносились
отзвуки гидравлических процедур.
- Этот господин говорит, что он из наших краев, - ответила девочка, на
полтона повышая голос. - И далеко вы, сударь, живете? - прибавила она.
- А вон там, по другую сторону улицы. Вон тот участок, что отсюда
виден, а на нем домик... это мои.
- Вон тот оранжевый?
- Да-да.
- Дедушка! Этот господин живет в том оранжевом домике, что виден из
окна.
- Подумать только! - удивлялся в другой комнате дедушка.
- А пруд рядом тоже ваш?
- Мой.
- И рыбки там есть?
- Вот уж, право, не знаю! - ответил смущенный гость.
- Что? Что? Вандзюлька? - спросил дедушка.
- Этот господин говорит, дедушка, что не знает, есть ли рыбки в пруде.
- Смотри-ка! - воскликнул дедушка, продолжая свои водные упражнения.
Гость сидел как на иголках.
- Вам у нас скучно!
- Мне, собственно, некогда... то есть...
- Дедушка, господин хочет уйти!
- А ты не позволяй, не позволяй, дитя! Я сию минуту к вашим услугам.
Вот и я!
Одновременно таинственная дверь распахнулась, и на пороге появился
дедушка, еще более оживленный, чем раньше.
- Неужели вы, сударь, в самом деле хотите бежать?
- Я принужден... то есть... - ответил гость, поднимаясь с кресла.
- Быть того не может, чтобы вы ушли, не познакомившись с талантами моей
Вандзи. Вандзюня, берись за кольца и кувыркайся!
- Но, дедушка!
Лишь теперь Гофф заметил, что в соседней комнате прикреплены к потолку
два толстые шнура с большими кольцами, к которым дедушка насильно подвел
внучку.
- Ну, Вандзюня... раз! два!.. Кувырк вперед!
Покраснев, как вишня, девчурка кувыркнулась вперед и хотела убежать, но
дед задержал ее новой командой:
- Кувырк назад!.. раз! два!
- Ах, бог мой! - улыбнулся Гофф, которого оригинальное семейство
начинало интересовать.
- А теперь я! - сказал дедушка, быстро сбрасывая шапочку и шлафрок и
хватаясь руками за кольца. - Вот как надо кувыркаться, вот как надо
кувыркаться! Раз! Два! Раз! Два!
- Боже мой, боже мой!.. - восклицал развеселившийся гость, глядя на
нового знакомого, который, кувыркаясь, становился похож на клубок
разноцветных ниток.
- О! Здорово! - вздохнул дедушка, тяжело становясь на пол и отирая пот
со лба. - Кровь, господин Гофф, следует разогревать и разгонять по всему
телу, не то... она свернется. Вандзюлька! Сыграй теперь гостю на рояле. Раз,
два! Все, что умеешь.
Доброе дитя, не медля ни минуты, принялось играть, а дедушка между тем
допрашивал гостя:
- Этот оранжевый домик, он ваш?
- Да, мой.
- А гимнастика у вас есть?
- Нет.
- У... это жаль! А душ у вас есть?
- Нет, нету.
- Жаль! Душ - это совершеннейшая машина под солнцем.
Гость вдруг выпрямился, глаза его сверкнули, на лице появилась краска.
- Самой совершенной машины еще нет, но она будет. Да, будет! Я двадцать
лет работаю над ней...
- Над душем? - спросил изумленный хозяин.
- Над машиной, которая заменит локомотивы, мельницы и... все... все!..
Говоря это, он весь дрожал.
- Какая же это машина? - спросил дедушка, попятившись.
- Простая, почтеннейший, самая простая! Несколько колес и несколько
винтов... Чем крепче завинтить, тем быстрей она пойдет, тем больше сработает
- без воды, без угля... Это сокровище, почтеннейший... Это спасение
человечества!
- И вы изобрели эту машину?
- Я... да, я! Ах... сколько я выстрадал, сколько я наработался, прежде
чем изобрел последнее колесо без оси. Но теперь уже изобрел.
- И машина работает?
- Еще нет, потому что части неточно пригнаны и недостает последнего
колеса. Но скоро... Еще несколько дней - и я отдам людям мое изобретение.
Пусть пользуются!
- Сударь! - сказал дедушка, снимая шапку. - Благодарю господа, что он
привел вас ко мне. Это огромное удовольствие думать, что человек, который
спас мою трубку, такой знаменитый изобретатель и работает ради общего блага.
- Я как раз хочу идти за колесиком! - прервал Гофф.
- Идите, сударь! Идите... и разрешите приветствовать вас в этом доме.
Быть может, я и мои друзья поможем вам в осуществлении ваших намерений.
Бедный гость был глубоко тронут и, взяв доброго дедушку за руку, со
слезами ответил:
- Да благословит вас бог за обещание. Сейчас мне ничего не надо, кроме
доброго слова. Люди называют меня сумасшедшим... так вот... Но когда я
закончу мою машину, окажите мне протекцию, господа... Ведь это не ради меня,
я уже одной ногой стою в могиле!
И, сильно потрясши руку хозяина, прибавил:
- Я должен идти за колесиком.
- Вандзюлька! - закричал дедушка играющей внучке. - Довольно!
Попрощайся с господином Гоффом. Господин Гофф великий изобретатель. Он идет
за колесиком!..
С этими словами и со всяческими знаками благоговейного уважения он
проводил до дверей своего гостя, который покинул его квартиру с лихорадочной
поспешностью, не оглядываясь и не отвечая на поклоны.
Но простодушный дедушка не обращал внимания на подобные мелочи, ибо в
этот момент его обычный энтузиазм достиг вершины.
- Сокровище! Чтобы мне так спасения души дождаться, я нашел сокровище!
Изобретатель удивительной машины, благодетель человечества в моем доме! Ну и
задам же я им на сессии перцу!
Майн либер Аугустин,
Без трубки мы грустим...
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
Распевая, старичок подобрал полы шлафрока и стал танцевать по залу, то
один, то вместе с внучкой, которая, привыкнув к таким взрывам, веселым
серебряным голоском вторила деду:
Майн либер Аугустин,
Без трубки мы грустим!
Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
Дуэт вскоре превратился в трио и квартет, так как в это мгновение
канарейка, словно позавидовав пению девочки, принялась свистать во весь
голос, и одновременно в зал вбежала, правда, молодая еще, но очень жирная
собачонка, которая усилила общее веселье визгливым лаем и неуклюжими
прыжками.
Глава вторая,
предназначенная для развлечения дам,
скучающих от безделья
Когда тридцать лет тому назад Фридерик Гофф привел в свой дом молодую
жену, там все было по-иному. Правда, как и теперь, на улице весной была
грязь, а летом пыль, но в огороде зеленели деревья и овощи, в коровнике
мычали коровы, на пруду плавали утки и гуси, а в одной половине нового дома
с восхода и до захода солнца раздавался стук молотков, скрежетание пил и
столярных инструментов.
Теперь пруд высох, обратившись в болото; от веселого, опрятного огорода
остался лишь пустырь, а среди него несколько высохших деревьев.
Хозяйственные строения исчезли, в мастерской уже много лет не открывали
трухлявых дверей и рам, а дом покосился и врос в землю, которая поглощает не
только людей.
У каждой раны на этом памятнике минувшего счастья была своя история.
Печную трубу два года назад разбило молнией, верхушка крыши прогнулась под
тяжестью последнего снега, а скат сломался под ногами скверного мальчишки,
который ловил здесь воробьев. Из полусорванных, трухлявых рам неизвестный
злоумышленник повытаскивал шпингалеты; штукатурку посередине стены пробил
головой какой-то пьяница, и он же, обидевшись на это, поразбивал затем и
стекла в окнах, замененные сейчас дощечками. И, наконец, так как почва со
стороны сада была мягче, дом весь накренился назад, раскорячился и выглядел
так, словно намерен был вот-вот перескочить на другую сторону немощеной
улицы.
Более разрушенная и поэтому запертая половина дома похожа была на
мертвецкую, от которой жилые комнаты были отделены сквозными сенями.
Этих комнат было две, одна за другой и в каждой по два окна - с улицы и
со двора. В первой стояла печь, старый шкаф, кровать за ширмой, несколько
стульев, скамья и швейная машина; кроме того, у входных дверей висела
кропильница с распятием. Во второй комнате стоял топчан с постелью, сундук,
хромоногий стол с табуреткой, всякая металлическая и деревянная рухлядь
загадочных очертаний, токарный станок, на котором Гофф вот уже двадцать лет
заканчивал свою машину, и, наконец, старые стенные часы, медленно отбивающие
свое: так-так-так-так...
В день, когда начинается наше повествование, около шести часов вечера
три человека сидели в первой комнате описанного нами дома: Гофф, его дочь
Констанция и ее девочка лет двух-трех, Элюня.
Разительно похожи были друг на друга девочка и мать. Те же светлые
волосы, те же большие серые впалые глаза, истощенные болезненные лица,
наконец одинаковое платье, изношенное и черное, которое мать носила уже
несколько лет, а дитя бессменно.
Больная женщина шила что-то на руках, больное дитя, сидя у открытого
окна, играло выброшенным колесиком машины, а старик монотонным голосом читал
библию:
- "Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен,
справедлив и богобоязнен и удалялся от зла".
Старик умолк и глянул в окно. Зеленый тростник колыхался на болотце, от
дуновения ветра вздрагивали сухие ветки мертвых деревьев, а по небу медленно
ползли продолговатые белые облака.
Гофф продолжал:
- "И родились у него семь сыновей и три дочери".
На пустой участок опустилось несколько воробьев, которые искали между
камешками зерен и кричали: чирик! чирик! - на что лягушки из болота отвечали
им: ква-ква-ква! К этим звукам присоединилось доносящееся издали кудахтанье
курицы, сзывающей цыплят.
- "Сыновья его сходились, делая пиры, каждый в своем доме в свой день и
посылали и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними".
Гофф отодвинул книгу, оперся головой на руку и пробормотал:
- У меня уже нет сыновей, а моя дочь...
- Отец! - шепнула бледная женщина, с тревогой глядя в лицо отца.
- Дочь и дитя, обе больные, голодные. Да, но где же мне взять? Ах!
Беда!
- Бедя! - повторила играющая крошка.
"Так-так-так-так!" - бездумно поддакивали часы из другой комнаты.
Женщина опустила руки.
- Лучше всего быть воробьем, - бормотал старик. - Воробей улетает прочь
от пустых закромов, но человеку никуда не деться от своего несчастья... о
нет! Воробьята щебечут по целым дням, а мои дети кашляют... Нет, не
справиться мне...
- Батюшка! Родной мой батюшка! Не говорите же так! Зачем себя мучить? -
умоляла дочь.
Старик махнул рукой.
- Что делать, когда дурные мысли сами лезут в голову?
- Батюшка, думайте о чем-нибудь другом. Такой хороший день, солнце
пригревает.
- Но наша печка уже давно холодна. Да и на завтра нет ничего.
- Есть еще рубль, батюшка. Поиграйте немного с Элей...
- Элюня больна, о боже! - вздохнул Гофф.
- О, ляля! О, ляля! - закричал ребенок, протягивая ручки за окно.
- Что она болтает? - воскликнул, смеясь, Гофф. - Вот так ляля... Ну-ну!
- Это не ляля, Элюня, это коза, - сказала мать.
- Козя, - повторила девочка.
Лицо старика прояснилось; он пересел со стула на скамью и взял ребенка
на руки, говоря:
- Зови ее, Элюня, зови так: козя, козя, бе-е!
- Козя, - повторило дитя, хлопая в ладошки.
- Козя... бе-бе! - кричал старик.
- Бе! - отвечала коза.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Гофф и снова заблеял.
Коза опять ответила.
- Скажи спасибо, Элюня, козе, что она отвечает, - вмешалась мать.
- Сибо, козя, сибо! - благодарила Элюня, подпрыгивая на руках
восхищенного деда.
- Попроси, Элюня, козю, чтобы она привела тебе козленка!
- Изленка, - повторило дитя.
Коза тряхнула хвостом, мотнула несколько раз бородой и ушла, а на ее
место прилетела стайка воробьев.
- А кысь! - крикнула Элюня.
- А кышь! - вторил дед.
- Скажи, Элюня: воробьи, - учила мать.
- Бобоби! - повторил ребенок.
Дед прямо-таки трясся от смеха; грусть на его лице и в его сердце
рассеялась.
- Ну, зови, Элюня: воробей! - говорил старик.
- Болебей!
- Что за ребенок! Что за ребенок! - восхищался дед.
- Попроси, Элюня, деда, чтоб отдал маме челнок, - вставила мать.
- Тельнот! - ответила Элюня.
- Какой челнок? - спросил старик.
- От моей машины, что вы, батюшка, собирались починить.
- Починить? Ну, значит, и починю.
- Батюшка, милый, пусть ее лучше слесарь починит, - умоляла дочь.
Старик помрачнел.
- Думаешь, я не сумею?
- Но...
- Ты думаешь, - продолжал он, все более сердясь, - что старый
сумасшедший уже ничего не может, кроме как возиться со своей глупой, как вы
ее называете, машиной?
- Разве я когда-нибудь так говорила?
- Бубу! - крикнула девочка.
Лицо старика снова прояснилось; увидев это, мать сказала:
- Проси, Элюня, деду, проси: дай, деда, дай...
- Дяй, деда, дяй! - повторила Элюня.
- Ха-ха-ха! - смеялся старик, отирая выступившие на глазах слезы, - так
и быть, отдам уж вам, отдам, раз "дяй"!
В глазах бедной женщины блеснула радость. Быть может, ей подумалось,
что починенная машина вернет здоровье ее ребенку и даст хлеб всем им.
- Где же челнок, батюшка?
- Сейчас принесу, - ответил Гофф и, посадив ребенка на скамью, вышел в
другую комнату.
- Сегодня господь бог к нам милостив, - шепнула женщина.
Минуту спустя старик вернулся и, отдавая челнок, сказал:
- Ты права, Костуся, это не моя работа. Уж лучше я примусь за свою
машину, а когда кончу ее...
На лице дочери появилось выражение тревожного ожидания. Старик заметил
это и продолжал:
- Ты опять думаешь, что я брежу? Но не бойся, теперь меня это уже не
раздражает, даже не задевает. Достаточно одного доброго слова, чтобы
вознаградить за все, а доброе слово мне сказали вон там, видишь, во дворце.
Теперь можете болтать, что вам угодно.
Он стал ходить по комнате.
- Обещал, что придет ко мне и окажет мне протекцию, пусть только я
кончу! А я кончу, о, кончу!
- Хоть бы пришел, - шепнула дочь.
- Кончу, - продолжал Гофф, - и скажу ему так: "Сударь, - скажу я, - я
должен вам кое-что сообщить. Мы, как вы видите, очень бедны... - Говоря это,
он поклонился. - Злые люди хотят отнять у нас этот участок и дом. Я спасал
его, пока у меня хватало сил, потому что это же приданое Элюни... Но теперь
вы должны мне помочь!"
Он говорил это с трудом, прерывающимся голосом, сильно жестикулируя.
Глаза его дико сверкали.
- "Господа! Я отдаю вам мою машину, спасение человечества, миллионы! Вы
же дайте мне за это... так, пустяки... Только не давайте моим сиротам
умереть с голоду".
Он обернулся к оробевшей дочери:
- Может, ты думаешь, что меня не выслушают? А? Ты это думаешь?.. Так ты
глупо думаешь! Говорю тебе, что нас золотом засыплют... У нас опять будут
дом, огород, коровы... Что? Не веришь?
- Верю, - тихим голосом ответила дочь.
- Дом, сад, коровы... Коровы и ежедневно молоко для тебя и для Элюни...
Может, ты не веришь?
- Верю, - опять ответила дочь.
- Дом, сад, покой и уважение от людей... О, покой!..
"Так-так-так-так!" - флегматично поддакивали часы.
В это мгновение солнце заглянуло прямо в окно, и потоки света залили
убогую комнатку; одновременно с отдаленной костельной башни донесся
колокольный звон.
Старик очнулся.
- Что это?
Похоже было, что этот человек задумался над тяжким сновидением.
Колокольный звон, сперва тихий, то усиливался, то снова ослабевал,
уходил, возвращался, словно облетал все усадебки тихого района, и повсюду
разносил благословение и покой.
- "И ангел господень рече..." - шептала женщина, опускаясь на колени.
- Молись, дочь, за себя и за нашу Элюню, - сказал Гофф.
Сам он не стал на колени, так как был протестантом.
- "Богородице дево, радуйся, благословенная Мария, господь с тобой..."
- И за душу твоей матери и братьев.
Звук колокола стал сильней.
- "Рече же Мария: се аз раба господня..."
- И за всех людей бедных, как и мы, и за ненавидящих нас, - бормотал
Гофф.
Казалось, что колокол застонал.
- "И бог бе слово..."
- И за отца твоего, чтобы бог смилостивился над ним...
- О боже! Последняя надежда наша, смилуйся над нами! - шепнула дочь.
- Смилуйся над нами! - как эхо повторил старик, складывая руки и глядя
слезящимися глазами в небо.
Потом он приблизился к столу и упавшим голосом снова начал читать
библию.
- "И был день, когда пришли сыны божий предстать пред господа; между
ними пришел и сатана.
И сказал господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана господу и
сказал: я ходил по земле и обошел ее.
И сказал господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба моего
Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый,
богобоязненный и удаляющийся от зла.
И отвечал сатана господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И сказал господь сатане: вот все, что у него - в руке твоей..."
Старик читал, а между тем настала глубокая тишина. Птицы разлетелись,
молящаяся женщина склонила голову к земле, а больное дитя широко раскрыло
глаза, словно с изумлением всматриваясь в таинственное сияние, которое
наполнило нищую конуру. И казалось, что быстрое течение времени вдруг
остановлено и из тысячелетней дали доносится эхо мрачного диалога,
окончившегося приговором: "Вот все, что у него - в руке твоей".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В это мгновение какая-то тень тихо скользнула за заборами одичавшего
сада, и одновременно скрипнула дверь.
В сени кто-то вошел.
Глава третья
Сатана и семейство Иова
Услышав шум, Констанция вскочила на ноги и машинально оправила складки
потертого платья. Гофф поднял голову, и на лице его блеснула радость. Между
тем в сенях послышался шорох шагов и, казалось, даже чей-то разговор.
- Это, верно, тот господин!.. - шепнула дочь.
- Из дворца... - прибавил Гофф.
... ... ... Продолжение "Дворец и лачуга" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |